Дина Хапаева - Готическое общество: морфология кошмара

В чистых линиях готических соборов, пронизанных лучезарным светом неугасимых витражей и мудрыми звуками органа, мысль сама собой устремляется ввысь, завороженная величественной стройностью европейской культуры. Как будто ты стоишь в сердцевине прекрасного бутона, в котором уже заложены все грядущие линии и краски его расцвета: Гуманизм, Ренессанс, Просвещение... Отсюда так ясно виден великий путь, отсекающий все лишнее, случайное: постоянное стремление к свету разума, к совершенству и гармонии. Взгляд бережно и покорно следует за возвышающими линиями нервюр и тянется выше, все выше вверх.

Опасность настигает внезапно. Они притаились в изъеденном солнцем и ветрам песчанике. Уродливо искривив пространство, они неестественно растопырили ребра-контрфорсы и обглодали их до конца, оставив только остов. Без них не обходится ни один водосток, ни одна капитель, ни один элемент выглядящей математически выверенной, исполненной рациональности готики. Чудовища населяют готические храмы. Гнусные, глумливые, непристойные твари — они здесь не чужие. Они — плоть от плоти готики, порождения европейского духа. Никто не знает, откуда они взялись и что они здесь делают. Возможно, они просто ждут. Ждут своего часа. Ждут уже много веков, чтобы, наконец, безраздельно завладеть пространством европейской культуры и заклеймить ее своим уродливым, беспощадным и бессмысленным естеством. Они не упустят своего шанса, а такого шанса, как сегодня, кажется, у них еще не было.

Не правда ли, трудно определить грань, за которой вдруг исчезает привычный мир? Не важно, был ли он плох или хорош, важно, что он надежно защищал нас от хаоса грядущего. Соскальзывание в кошмар необъяснимого слагается из знаков, каждый из которых обладает лишь крупицей неожиданной новизны.

Бот они лежат передо мной на столе. Возьмите, например, рисунок кротовой норы или фотографию черной дыры. Любой пользователь Интернета прекрасно знает, чем сегодня заняты и физики, и математики: они конструируют машину времени, строят математические модели, в которых время прерывно и обратимо. Оказывается, не только время больше не является таким, каким оно нам казалось: объективным, линейным, мирно текущим из прошлого в будущее. Мироздание в целом, про которое мы привыкли доподлинно знать все, до последней, мельчайшей, невидимой частицы, как выясняется, на 95% состоит из «темной материи», темной потому, что о ее составе и свойствах современной науке ничего не известно.

Вот статья, в которой рассказывается о том, как бывший генеральный канцлер Германии Шредер вскоре после провала на выборах принял предложение российских властей возглавить одну из дочерних компаний российского Газпрома. Случай — беспрецедентный не только в истории Германии, но и в истории западной демократии.

О чем говорит этот потрясающий факт? О вовлечении в российскую коррупцию наших западных соседей, как комментировали его многие обозреватели? Отнюдь не только об этом. Казус Шредера показывает, как изменяются правила международной политики, как устанавливается новый курс на утверждение субъективности как ее принципа, когда интересы отдельных людей начинают значить и весить гораздо больше, чем политические интересы представляемых ими держав. Кого интересовало, симпатичен ли Брежнев Рейгану? Или вопрос о том, как относится Гельмут Коль к Маргарет Тетчер? Сегодня большая политика — это рассказ о том, нравятся ли друг другу Путин и Буш, Ширак и Блейер, и если нет, то почему. Показательно, что в ответ на это замечание политологи, хитро прищурившись, возражают: «Но ведь так было всегда, и в XIX веке правители были связаны личными узами!» С той только разницей, что большинство правителей в XIX веке были монархами.

Разве не ново то, что во главе крупнейших государств, называющих себя демократическими, стоят лидеры, в политическом поведении которых преобладает ситуативный, личный, индивидуальный выбор, которому больше не способны эффективно сопротивляться институты демократического общества — многопартийная система, деятельность оппозиции, борьба правых и левых, политический кодекс чести и т.д.? Ибо, как давно замечено, власть больше не ходит этими тропами, делая ненужными и безжизненными сами понятия. Политика, которую проводят и предлагают обществу Буш в США, Ширак во Франции, Путин в России, — это не правая политика уже хотя бы потому, что она не противостоит организованной и мощной левой политике.

Новизна современной ситуации особенно заметна оттого, что главы государств все меньше ощущают себя связанными с определенной политической платформой. В самом деле, можно ли ответить на вопрос: какой политической программы придерживается Президент Российской Федерации В. В. Путин? К какой партии он принадлежит? Казалось бы, в случае с Президентом Соединенных Штатов Дж. Бушем дело обстоит куда проще — ведь за него голосуют республиканцы. Но, оставляя в стороне вопрос о растущем сходстве политических программ республиканцев и демократов, в более общем смысле — о трудности оценивать современную политику с точки зрения различия правых и левых, следует напомнить, что Буш обычно апеллирует к своему собственному видению будущего Америки, а не к программе своей партии.

Важно подчеркнуть, что политические решения по обе стороны Атлантики больше не исходят из партийной идеологии, которая перестала быть как сдерживающим, так и вдохновляющим источником политики. Говоря об упадке идеологии, я имею в виду не только и не столько упадок роли программных представлений об общественном благе, которым руководствовались — или должны были говорить, что руководствуются, — политические лидеры при принятии своих решений. Речь идет об отсутствии потребности у избирателей верить в необходимость ясной политической программы и разделять с политическим классом видение того, каким должно быть общество. То, что раньше преподносилось в качестве коллективной воли, теперь все больше приобретает статус сугубо индивидуального, субъективного видения будущего общества. Раскроем роман «Платформа» Мишеля Уэльбека: «В это время совсем рядом, у торгового центра в Эври, учинили побоище две бандитские группировки, в ход шли ножи, бейсбольные биты, баллончики с серной кислотой; к вечеру стало известно, что в драке погибли семь человек, из них — двое случайных прохожих и один жандарм» [1] Уэльбек М. Платформа / Пер. И. Радченко. М., 2003. С. 323. «Это многих удивляет, но Нуайон город неспокойный. (...) Национальный фронт на последних выборах получил сорок процентов. Я живу в доме на окраине, у почтового ящика выломана дверца, ничего не могу оставить в подвале. Мне часто бывает страшно, иногда слышится стрельба. Вернувшись из лицея, запираюсь у себя, никогда не выхожу из дома по вечерям. Сын возвращается домой поздно, а часто совсем не приходит. Я ничего не смею ему сказать; боюсь, как бы он меня не ударил. — Нуайон далеко от Парижа? Она усмехнулась. — Вовсе нет, это в департаменте Уаза, километров восемьдесят, не больше» ( Уэльбек М. Элементарные частицы / Пер. И. Васюченко и Г. Зингера. М., 2004. С. 247). .