Николай Еселев - Шишков

Автор, это сейчас не вызывает никаких сомнений, всесторонне раскрыл эту тему.

В сибирских рассказах Вячеслав Шишков неоднократно писал о таких явлениях, как спаивание и ограбление тунгусов и других „инородцев“ „мелкими купчишками“ типа „харлашек“, как их презрительно называли местные жители. Как же поступал герой „Угрюм-реки“ Прохор Громов? Мог ли он не воспользоваться столь важной статьей дохода? Будучи еще молодым, неопытным, он намеревался торговать с тунгусами честно и снабжать их товарами „по-божески“. И вот, наторговавшись, завалив дорогими мехами свой склад, Прохор Громов решил на прощанье изрядно угостить тунгусов водкой. Выпил и сам с ними. Но алкоголь ввергает их в ужасное, невменяемое состояние:

„Возле дома барахталась куча пьяных тунгусов. Они таскали друг друга за длинные косы, плевались, плакали, орали песни. Из разбитых носов текла кровь. Увидели Прохора, закричали:

— Вот тебе сукно, бери обратно, вот сахар, чай, мука, свинец, порох. Все бери назад. Только вина дай.

Прохор гнал их прочь. Они валялись у него в ногах, целовали сапоги, ползали за ним на коленях, на четвереньках, плакали, молили:

— Давай, друг, вина! Сдохнем! Друг!..“

И тогда Прохор, не всерьез, конечно, говорит одному из тунгусов, сделав, однако, вид, что это отнюдь не в шутку:

„— Хочешь, выткну тебе глаз вот этим кинжалом? Тогда дам.

— Который? Левый? — спросил старик.

— Да, — и Прохор вытащил кинжал.

Старик подумал и сказал.

— Можна. Один глаз довольно: белку бить — правый. А левый можна“.

Русские трудящиеся Сибири, сами жестоко эксплуатируемые, сочувствовали угнетенным народностям. Это также ярко показал Вячеслав Шишков в главе, где шитик молодого Прохора встречается на Угрюм-реке с обратно плывущим, наполненным дорогими мехами шитиком торговца-хищника Аганеса Агабабыча.

Русский таежный богатырь Фарков, тот самый, что ведет шитик Прохора, издали опознает купчину.

„— Аганес Агабабыч! — крикнул Фарков, приподымаясь. — Вот имячко-то чертово, язык сломаешь, — сказал он Прохору. — Политики его тянут, царские преступники…“

Оплывший жиром, „в два обхвата, в густой, как у медведя шерсти“, ярый в гневе и глумливый со своими наемными, купчина орет Прохору, предостерегая его:

— …Зачем едешь? Может, торговлю желаешь заводить? На-а-прасно! Здесь пропадешь… Тунгусишки — зверье, орда, того гляди зарежут… Ой, не советую! Ой-ой!..

Этой бесстыдной лжи не стерпела прямая душа — Фарков:

— Чего зря врешь, — кричит он ему в ответ. — У нас народ хороший. А ты ведь как клещ впился — ишь брюшину какую насосал…»

Купчина взъярился. Но вмешался Прохор и перевел на другое.

«— А это кто такие? — спросил он, указав на тех, кто тянул лямку шитика».

И что же отвечает на это гнусный торгаш, бывший уголовник?

«— Политики… Смутьяны… Ссылка… Дрянь. Я их во!..

— Почему дрянь? — вопросительно взглянул Прохор в его заплывшие, свинячьи глазки.

— А как! Против царя, против порядку, против капиталу? Пускай-ка они, сукины дети, на себе теперича меня повозят, пускай лямку потрут… Ха-ха-ха… Я их — во! — вскинул мохнатый кулак и покачал им в воздухе».

Затем между купцом и горячо вступившимся и за тунгусов, и за политических ссыльных Фарковым завязывается едва ли не смертельная драка…

У иного не осведомленного в истории каторги и ссылки, быть может, возникнет недоумение: да неужели и политические ссыльные, да еще такие, как фармацевт и бухгалтер, уж настолько бедствовали на поселении в Сибири, что должны были за кусок хлеба идти в бурлаки?.. Не сгущает ли Шишков краски? Нет, ничуть! Как всегда, автор верен исторической правде и в этой сцене.

Именно в образе главного героя «Угрюм-реки» наиболее четко прослеживается то основное правило (а может быть, закон), которого придерживался Шишков, — речь идет о диалектике образа, о тех, казалось бы, несоединимых противоречиях, которые проявляются в эволюции характера Громова. По сути дела, убийство Анфисы позволяет Шишкову по-новому разрешить вечную тему «преступления и наказания», проблему угрызений совести. Пред нами предстает не рефлектирующий Раскольников, а волевой сибиряк, рвущийся без удержу к воплощению своих мечтаний о могуществе, о власти над «людишками» через обладание первейшей силой капиталистического мира — богатством, золотом.

Вспомним начало яростной, бурной жизни Прохора Громова, до его кровавого преступления: какая заря перед ним занималась! Тогда еще не «людишки», а люди были у него в думах. Заметим попутно, в какой-то степени он так думал благодаря влиянию политического ссыльного Шапошникова. Кто он в смысле его партийной принадлежности — определить трудно, но, во всяком случае, революционер и в прошлом подпольщик. Он снабжает юношу хорошими книгами, старается своими беседами пробудить его совесть, знакомит с трудами ученых, но все это могучему и эгоцентричному парню кажется слишком отвлеченным, далеким и «мудреным».

«— Вот вы всегда мудро очень, мне и не понять…

Да оно, впрочем, и действительно уж слишком мудровато отвечал Шапошников на страстные, с душевной болью, пытливые вопросы юного богатыря». Тут автор «Угрюм-реки» с помощью чрезвычайно сжатого диалога, с помощью лишь обозначения жестов создает у читателя иллюзию непосредственного участия в беседе, он как бы находится в той же комнате, что и герои:

«— Я совсем не знаю жизни… Я ничего не знаю, а надо начинать. Научите.

Прохор стоял, скрестив на груди руки и обратив к нему задумчивое, грустное лицо.

Шапошников раскуделил бороду и прокрутил в воздухе рукой, как бы раскачиваясь к длинной речи.

— Жизнь, — начал он, — то есть весь комплекс виденной природы, явлений свойств…»

Вот здесь-то и оборвал его Прохор бесцеремонным заявлением, что «мудро очень» и «не понять».

«— Обстоятельства — плевок!» — кричит Шапошникову юный Прохор, с разбегу перепрыгивая через костер.

«— Ежели есть сила, — обстоятельства покорятся».

Культ силы. А сила — в деньжищах, в золоте. Вот так постепенно выкристаллизовывается credo Прохора Громова, в юные годы старавшегося быть человеколюбивым, а позднее превратившегося в настоящего хищника.

Обстоятельства, толкнувшие Прохора на убийство Анфисы, искусно показаны во всей их совокупной неотвратимости.

Причин, вытекающих из характера Прохора Громова, как будто бы вполне достаточно предлагает автор «Угрюм-реки», дабы объяснить «мотивы преступления». И все же весь строй произведения свидетельствует о том, что виноват «его препохабие» капитал, растливший Громова. То есть психологические мотивы переплетаются с социальными, причем акцент сделан на последних. Вот что говорит следователь в беседе с купцом Груздевым: