Николай Еселев - Шишков

Маленькое оконце, затянутое вместо стекла бычьим пузырем; солома, как в хлеву, на земляном полу; черные стены; под потолком облако вспугнутых мух; у печки стадо тараканов; глиняные обвитые берестой горшки на полке; светец с корытцем; на скамьях две прялки да валек; возле двери голик; лохань да рукомойник — вот и вся утварь».

Многие слова этого отрывка помогают читателю ощутить эпоху, о которой идет речь в романе. И, как всегда, Шишков заботится о тех, кому предназначается книга. Он не дает сносок, разъясняющих значение тех или иных областных или старинных слов. Автор так конструирует фразы, что читатель как бы видит те предметы, которые, может быть, и обозначены непонятными для него словами. Молодой читатель, не знающий, что такое слега, из контекста поймет (настолько зримо описание), что это бревно. И когда Шишков скажет, что в корытце с водою, шипя, падали «золотые угольки» от горящей лучины, все вдруг становится явственным, материальным!

«Обвитые берестой горшки на полке» — нет, это не случайная деталь в произведении. Дело в том, что в старину, да кое-где и в двадцатые годы нашего века, в бедном крестьянском обиходе треснувший горшок, кувшин не выбрасывали, а скрепляли тугой лентой бересты, и глиняной посудиной продолжали пользоваться. Отсюда и старинная народная загадка о горшке: «В огне крещается, берестой повивается». Отсюда и поговорка: «Баба не горшок — берестой не повьешь!»

Употребляет автор в «Емельяне Пугачеве» много и диалектных слов: таково, например, слово «разболокаться», то есть раздеться, снять верхнюю одежду. «Они разболоклись и легли», — пишет Шишков о Пугачеве и Семибратове.

Наречие «поздно» у автора склоняется: «До самого поздна казаки ехали молча». Слову «рассказали» он предпочел «обсказали»: «Казаки обсказали, что они за люди, куда путь правят, где были, с кем встречались. Обсказали и про бабку». Утварь, оторопь («На крестьян напала оторопь»). Схорониться вместо обычного — скрыться, спрятаться («Полсотни конников двинулись за Пугачевым в ближний лесок, чтоб там схорониться до поры») и т. д., короче говоря, все это великое множество употребляемых в разговорный речи слов и оборотов, зачастую архаичных, полузабытых, помогает современному читателю ярче, образней увидеть и почувствовать эпоху.

Вячеслав Яковлевич советовал «начинающим писателям любовно изучать народный русский язык, народное творчество, как богатейшую сокровищницу словесного мастерства. Он постоянно возвращался к этой теме, охотно цитируя высказывания Пушкина и А. М. Горького, которые советовал накрепко запомнить».

«…Уважаемый тов. Вячеслав Шишков!

Прежде всего примите мой фронтовой красноармейский привет! Поздравляю Вас с Новым годом и желаю доброго здоровья и творческих удач еще на многие годы!..

Давно, более 15 лет тому назад, еще будучи учеником, я прочитал первую из Ваших книг — „Спектакль в селе Огрызове“. С того времени запомнил и бережно храню в памяти Ваше имя писательское…

Доволен и рад я был, когда в центральной печати, газетах и журналах, стал встречать одно за другим Ваши замечательные произведения… Здесь, на фронте, я с удовольствием прочитал Ваши очерки и рассказы на материале из Отечественной войны: „Советские Сусанины“, „Клятва на горе“, „Гость из Сибири“ и другие… И мне хочется выразить дорогому автору свои чувства восхищения, признательности и благодарности. Нам приятно и отрадно сознавать, что вместе с нами силами художественных средств, острым пером и каленым словом громят и бьют ненавистного врага товарищи писатели. И в шеренге их Вы старейший и почетнейший воин!» [29] Архив К. М. Шишковой. .

Писатель-патриот, писатель-боец в самые трудные для Родины дни из блокадного Ленинграда писал полковнику В. И. Цветкову: «И вот на мою Родину жестокий враг безрассудно бросил свои железные, лишенные живой души, полчища. Сердце мое дрогнуло, — враг напал на мое миролюбивое Отечество вероломно; сердце мое обливается кровью — врагу удалось захватить часть моей Родины и протянуть руку к великому сердцу моей великой страны, к Москве. Но я, как и всякий советский человек, полон неистребимой надежды и непоколебимой веры в то, что силами доблестной Красной Армии, Военно-Морского Флота, живой мощью всей страны враг будет сломлен, опрокинут и низведен до ничтожества».

Неустанным трудом была наполнена жизнь Вячеслава Шишкова. «Тот срок, который отпустит мне мать-природа, — говорил он на юбилейном вечере, — мне хотелось бы использовать не для отдыха на склоне лет, а для упорной работы. Мне хотелось бы оборваться с последней ступени с пером в руке. Ведь впереди для писателя дела непочатый край. Сейчас идет война, сейчас Авель бьет Каина, бог даст, война скоро кончится с благополучным исходом для нас. Тогда каких сил потребует от нас наша Родина, каких гигантских размахов, чтобы изобразить для истории величие и ужас войны и все то, что будет связано с восстановлением нанесенных войной разрушений».

В дни войны он ощутил большое, теплое и заслуженное внимание к себе народа. Писатель убедился, что читатель ценит и любит его произведения, что все, что он делает, находит отклик в душах и в сознании людей.

«Бодр! Работаю много, — писал он врачу А. Пилипенко, — к работе тянет, без работы не могу жить».

Еще более оптимистично письмо писателя, направленное после юбилейных дней Л. Когану: «А теперь снова в окопы, за стол! Пишу и кашляю, кашляю и пишу. Впрочем, не пишу, а подготовляю к печати уже написанные главы. Конца „Пугачеву“ не видать». «Усиленно работаю над второй книгой „Пугачева“, — пишет он к брату Дмитрию Шишкову в январе 1944 года. — Но силы мои не ахти какие, стар стал. И ленинградская блокада дала себя знать как следует, отняла десять лет жизни».

По словам В. Бахметьева, который в эти дни редактировал «Емельяна Пугачева», Шишков «крепко держится за перо». Его вдохновляют новые победы наших воинов в великой битве с гитлеровскими полчищами.

«Сейчас одиннадцать вечера, — пишет он В. Бахметьеву 23 августа 1944 года, — московская пальба победного салюта сотрясает стекла. Только теперь начинает охватывать настоящая радость: воочию вижу конец международной человеческой бойне и гибель гитлеризма».

Сохраняя бодрость духа, продолжая свою большую и ответственную работу над «Емельяном Пугачевым», которая с каждым днем становилась сложнее, напряженнее, Вячеслав Шишков отлично понимал, что время, отведенное ему природой, с каждым днем сокращается. Все это он внешне переживал спокойно. За три месяца до своей смерти он писал: «Молю судьбу, чтоб дала мне окончить „Пугачева“, а там уж что будет, то и будет, не так уж обидно и страшно».