Анна Ромм - Марк Твен

Конфликт между естественными началами жизни и убогой мещанской моралью в «Приключениях Тома Сойера» приобретает конкретное психологическое содержание. Он оборачивается конфликтом между живым, здоровым мальчиком-сорванцом и противостоящим ему миром взрослых, скучных людей, с их религией, воскресной школой, с нудно дидактической системой школьного образования, с их ложью, фальшью и лицемерием. Став внутренним композиционным стержнем романа, эта коллизия поколений определила всю его художественную структуру. Повествование строится на всепроникающей антитезе «взрослого» и «детского», представляющей психологическую модификацию характерной антитезы «естественного» и «искусственного». Пронизывая все области жизни Санкт-Петербурга, эта разделительная линия проходит и сквозь сферу отношений автора и героя. В «Томе Сойере» нет рассказчика в непосредственном значении этого слова. Но он, взрослый человек, писатель Марк Твен, незримо присутствует в романе, и этот «эффект присутствия» является источником и особой еле слышимой ностальгической ноты повествования, и его лирического (а иногда и язвительного) юмора. События, происходящие в книге, освещены улыбкой автора, из глубины времени созерцающего «утраченный рай» своего детства. Именно этот взгляд издалека, из другой эпохи как мировой, так и своей собственной жизни и позволяет Твену увидеть многое, ранее не увиденное, и найти причину конфликта поколений не только в особенностях их возраста, но и в условиях жизни Америки прошлого и настоящего. Соотнесенность этих двух временных измерений устанавливается здесь самим замыслом романа, в основу которого положены факты авторской биографии.

В романе «Приключения Тома Сойера» Твен изобразил Америку 40-х годов — Америку своей юности, «идиллическую», «мирную», «патриархальную». В ней еще только начинают бродить те темные силы, которые выйдут на поверхность в недалеком будущем. Его отношение к этой Америке полно противоречий. Он еще многого не видит в ее жизни, не замечает ее разящих социальных контрастов, ее узаконенных преступлений.

Но все же, бросая ретроспективный взгляд на прошлое своей страны, он открывает в нем многие черты, связывающие его с настоящим. Пусть мирные обыватели американского захолустья в представлении Твена еще во многом далеки от хищных стяжателей «Позолоченного века», пусть автор «Тома Сойера» относится к ним со снисходительной иронией, наполовину прощая им их смешные заблуждения… Тем не менее он уже догадывается, что и этим безобидным мещанам свойственна неприязнь к живой жизни, к свободным проявлениям человеческой индивидуальности. Процесс насаждения «искусственности» уже начинается в этом идиллическом мирке.

Юго-западный городок Санкт-Петербург увиден автором так, как видит взрослый человек давно покинутый мир своего детства. Приведенный волей судьбы на знакомые улицы, он с удивлением замечает, что город как бы уменьшился, съежился, сжался, что на всех проявлениях его жизни лежит отпечаток мизерности и узости. Эта мизерность масштабов характеризует и область духовных интересов городка. Санкт-Петербург — этот Ганнибал, открывшийся взору выросшего и постаревшего Сэмюэля Клеменса, — мал, узок, тесен не только в буквальном, но и в переносном значении этих слов. В сонной атмосфере его жизни есть привкус болотного застоя. Им пропитаны и господствующий моральный кодекс, состоящий из запретов, принуждений и ограничений, и одуряющая скука воскресных проповедей, и сам ритм монотонного обывательского существования, изредка прерываемый какими-нибудь сенсационными происшествиями вроде убийства или обнаружения водочного склада в трактире Общества трезвости.

Изгнание живой жизни за пределы Санкт-Петербурга осуществляется и при содействии тех толстых журналов, из которых тетушка Полли извлекает свои сведения о патентованных медицинских средствах. Пуская эти рецепты в ход, она «сжигает внутренности» своего племянника, и, как известно, Тому удается избавиться от болеутолителя, только показав его действие на коте Питере. Ввергнув кота в состояние вакхического веселья, герой Твена доказал противоестественность подобных методов лечения, против которых восстает сама природа. Но природа восстает и против других попыток ее изуродования, каковыми в сущности являются едва ли не все просветительские, воспитательные, культурные и религиозные мероприятия взрослых. Их общая сущность полнее всего раскрывается в принципах господствующей педагогики. Если основой обывательского существования является насилие над жизнью и природой, то ведущим принципом санкт-петербургской педагогики является насилие над ребенком.

Самым радикальным средством убеждения и воспитания с точки зрения местных педагогов является палка. Оплеухи, затрещины, колотушки сыплются на Тома Сойера на протяжении всего романа. Дома его щелкает наперстком тетушка Полли, а в школе по его спине гуляет учительская розга. Ежедневная порка составляет обязательный элемент его существования, и он так привык к этой педагогической процедуре, что почти перестал ее замечать. Однако розги и экзекуции составляют лишь внешнюю, «техническую» сторону воспитательной деятельности наставников юношества. Система насилия над ребенком осуществляется и в других формах. Наряду с физическими методами принуждения существуют и духовные: воскресная школа с бессмысленной зубрежкой библейских текстов, утомительным повторением прописных истин, да и вся система школьного образования, рассчитанная на то, чтобы живых, здоровых детей превратить в законченных тупиц или хитрых маленьких лицемеров. Недаром в анналах санкт-петербургской воскресной школы хранится предание об ученике, который стал идиотом, заучив на память две тысячи библейских стихов!

В остроиронических сценах, изображающих различные столкновения взрослых и детей, Твен показывает, что насилие над личностью ребенка является ведущим принципом официальной педагогики. Именно против этого насилия, осуществляемого в самых разнообразных формах, и бунтует детвора, находящаяся в состоянии скрытой оппозиции по отношению к деспотически нетерпимому миру взрослых.

«Задерганные и замученные мальчики из приличных семей» втайне завидуют бесприютному бродяге Геку Финну, который один во всем Санкт-Петербурге волен делать все, что он хочет, не считаясь ни с какими запретами и ограничениями. Образ Гека Финна в этом романе еще не раскрыт до конца… И все же живописная фигура маленького бродяги, с его лохмотьями, трубкой и независимым образом жизни, встает со страниц романа как живое олицетворение той большой, гуманистической темы свободы, которую Твен кладет в основу своего произведения.