Мария Боброва - Марк Твен

Твен все еще полон уважения и преклонения перед законами недавнего прошлого: они для него — мерило справедливости. Его негодование направлено на последующие действия «законодательной власти». Как можно отобрать у бедного иммигранта наглым, мошенническим путем деньги, которых ему вполне бы хватило, чтобы купить себе шестьдесят акров земли и стать полезным человеком нового общества?

Марк Твен требует ответственности общества (печати, семьи, школы) за воспитание юношества, защищает бесправных китайцев.

Несколькими месяцами позже он помещает в том же журнале «Плеяда» другой очерк: «Китаец Джон в Нью-Йорке» [100] «Galaxy», 1870, September. . У чайного склада в Нью-Йорке в национальном костюме стоит китаец… вместо вывески. Кучка любопытных, «рискуя свихнуть себе шею», разглядывает его со всех сторон, отпускает непристойные шутки по поводу наряда китайца и его печального лица. Твен возмущен.

«Не позорно ли для нас, так много болтающих о цивилизации и человечности, — пишет он, — ставить нашего ближнего в такое унизительное положение? Не пора ли подумать, в каком свете являемся мы сами?»

Твен наивно верит, что американскому бизнесмену есть какое-либо дело до национального престижа страны или до души оплеванного китайца. Его, Марка Твена, человека с горячим, отзывчивым сердцем, волнует и трогает китаец, выставленный на посмешище. Твен хотел бы представить, «какие мысли роятся за этим печальным лицом и какие отдаленные сцены грезятся блуждающим глазам… смуглого странника». Рисовые поля и перистые пальмы Китая, полузабытые голоса и дружеские лица встают перед его взором. Рассказчик обращается к китайцу с сердечным утешением и, намекая на его жестокого хозяина, говорит:

«Не Америка обращается с вами таким образом, а только один гражданин, в сердце которого жажда прибыли вытравила человечность. Америка оказывает широкое гостеприимство всем изгнанникам и угнетенным. Америка и американцы всегда готовы помочь несчастным».

Кажется, что автор устами рассказчика убеждает самого себя, а не утешает горемыку-китайца.

Если бы не его глубокая искренность, то можно было бы подумать, что он издевается над бедным китайцем, угощая его прописными истинами буржуазной пропаганды, которые резко дисгармонируют с действительностью.

Наивная тирада: «Америка оказывает широкое гостеприимство…»- находится в таком кричащем противоречии с оскорбительным положением, в которое поставлен китаец в рассказе, что объективный ее смысл становится сатирическим. Тем более что «изгнанник до сих пор стоит на своем посту», — сообщает автор в конце рассказа.

Положение китайцев в США продолжает по-прежнему тревожить сердце Марка Твена. Все то, что было им написано до этой поры, оформляется в единый стройный сюжет, как будто каждый элемент — уличная зарисовка, заметка, очерк — нашел свое место в едином художественном замысле. Каждый, ранее отдельно изложенный факт, в сочетании и сопоставлении с другими, породил новое качество.

Что же собою представляет расовая дискриминация в США, которую вначале писатель увидел в мальчишечьем озорстве? Твен готов ответить: у него созрели не только мысли, но и глубокие чувства.

В 1871 году он помещает в нью-йоркском журнале «Плеяда» серию «Китайских писем» под общим названием «Друг Гольдсмита снова за рубежом» [101] «Galaxy», 1871, Oct.-Nov. Название намекает на сходство с сатирическими «Китайскими письмами» Оливера Гольдсмита. К Гольдсмиту Марк Твен относился двойственно. Он очень ценил «Гражданина мира», эта книга была для него «чудесным идеалом уменья прекрасно писать» и образцом литературной техники (отзывы относятся к 60-м гг.); роман же Гольдсмита Марк Твен терпеть не мог и зло отзывался о «чертовом» «Векфильдеком священнике». Дочь Твена Клара Клеменс приводит такую сцену: Оливия Клеменс читает вслух эту книгу; Твен нетерпеливо слушает, потом вдруг вскакивает и начинает танцевать что-то вроде матросского танца, сопровождая его богохульным припевом. «Я никогда не забуду, — рассказывает Клара Клеменс, — странного звука, который сорвался с губ матери. Это нельзя было назвать смехом, и, конечно, это не было рыданием. Это была смесь веселья и ужаса, такая, что отец торжествовал» (Clara Clemens, My Father Mark Twain, N. Y. 1931, p. 26). Ho хотя Твен в названии рассказа упоминает имя Гольдсмита, литературный прием — посмотреть на свою страну глазами иностранца — Твен мог заимствовать и от Вольтера, книги которого любил. Как известно, Вольтер подвергает критике современную ему Францию, глядя на нее глазами чужеземцев. К этому приему он прибегает в «Царевне Вавилонской», «Письмах Амабеда», в «Простаке». Так же строит свои знаменитые «Персидские письма» и Монтескье. .

Китаец А Сон-хи радуется. Он приезжает в Америку, будет «свободным человеком среди свободных людей». Он живо представляет себе, как Америка радушно встретит его, «не спрашивая о национальности, вероисповедании, цвете кожи». Там всем иностранцам дают «хлеб, работу и свободу», там «нет места злоупотреблению и пороку». Так начинается рассказ Марка Твена.

В дальнейшей композиции рассказа славословия А Сон-хи «стране свободных и родине смелых» (Марк Твен старательно подбирает весь ассортимент стандартной фразеологии, употребляемой буржуазной печатью для расхваливания американского «рая») зазвучат горьким сатирическим припевом.

Еще до отъезда в страну, где «нет места злоупотреблению и пороку», А Сон-хи подвергается вымогательству со стороны американского консула в Китае; на пароходе, увозившем его в «обетованную» землю, американский капитан «усмиряет» горячим паром А Сон-хи и сто других китайцев, нанеся им страшные ожоги; судовой доктор требует десять долларов за прививку оспы рябому А Сон-хи.

Наконец китаец вступает на «свободную» землю, где один полисмен дает новоявленному «американцу» здоровый пинок, второй бьет его дубинкой, третий отбирает вещи. Таможенный чиновник находит опиум у друга А Сон-хи и арестовывает его. Без друзей, с огромным для бедняка долгом «хозяину», который привез его в Америку, изголодавшийся китаец ищет «хлеба, работы и свободы». Жутким сарказмом звучат его наивные речи: «Ведь я в Америке! Я в убежище угнетенных и униженных, ниспосланном мне небесами». «Убежище» он действительно получает. Два молодых американских лоботряса из «хороших семейств» натравливают на китайца собаку и хохочут, глядя, как животное рвет человеку лицо, руки, ноги, хватает за голову. Полисмены, наблюдавшие эту сцену, избивают китайца дубинками, арестовывают и вымогают взятку, грозя тюрьмой. У китайца нет ни гроша. Его бросают за тюремную решетку.

Обманутый, осмеянный, обворованный, искусанный собакой, исхлестанный резиновыми дубинками полицейских, избитый до полусмерти, брошенный за тюремную решетку, А Сон-хи в один день узнает все «свободы» «американского рая».