Ариадна Эфрон - История жизни, история души. Том 3

Храм Покрова в Филях

Вокруг было далеко, но не подробно видно, потому, что там был лёгкий туман. Я стала разговаривать с Мариной, но она сказала, чтобы я не мешала ей и пошла поиграть. Я не захотела играть, а захотела рвать цветы. Вдруг я увидела, что под ногами у меня растёт клевер. Там перед ступеньками были ровно уложенные старинные камни. Каждый из них был в тёмной рамке из клевера. Если посмотреть на эти камни внимательно, то на них были полосы и узоры и получались настоящие картины в зелёных рамах. Я села на корточки и стала искать четырёхлист-ник Марине на счастье. Я искала так долго, что у меня зашумело в ушах. Когда мне захотелось уйти, вдруг я его нашла и так обрадовалась, что испугалась. Я бросилась к Марине и подарила ей

свою добычу. Она обрадованно рассмотрела мой четырёхлист-ник и спросила, где я его нашла. Я сказала. Она поблагодарила меня и положила его засушить в записную книжку.

Август 1918

Что - сегодня - возникает из этой давней записи? Одно из люби-мейших мною цветаевских стихотворений августа 1918 года:

Стихи растут, как звёзды и как розы,

Как красота — ненужная в семье.

А на венцы и на апофеозы -Один ответ: — Откуда мне сие?

Мы спим — и вот, сквозь мраморные плиты,

Небесный гость в четыре лепестка.

О мир, пойми! Певцом — во сне - открыты Закон звезды и формула цветка.

Возникает и сам, действительно бывший и несомненно счастливый, четырёхлистный росток клевера, разысканный некогда среди прочих, заурядных, трехлистных, у подножья грациозной громады Покрова в Филях 15.

Просто счастливый, ибо, как повторяла мне, маленькой, Марина, а ей, маленькой, её мать, четырёхлистник - добрая примета, символ удачи; его изображают на новогодних открытках, воспроизводят в виде серийных талисманов - медальонов, брелоков...

Дважды счастливый росток, ибо скромным чудом своего рождения вызвал чудо рождения этих стихов.

Что до «венцов и апофеозов», то не от самого ли храма они, столь триумфального в своём царственном — пурпурном и кружевном — уборе?

Марине не по нраву был европеизированный «нарышкинский стиль», в котором выдержана филёвская церковь; его лишенное непосредственности, изысканное, светское великолепие было ей чуждо. Она любила церкви - просфоры, а не церкви — пирожные, в которых усматривала начало чувственное, а не духовное.

Трижды счастливый «небесный гость в четыре лепестка», переросший в восприятии поэта такую высокую колокольню!

«КОТ В САПОГАХ» АНТОКОЛЬСКОГО В ТРЕТЬЕЙ СТУДИИ ВАХТАНГОВА 16

Мы с Мариной пошли в театр. Когда мы вышли из дому, был чудный вечер, луна была совсем круглая и купола церквей были так блестящи, что от них шли лучи. Вечер был синий и белый, дома были похожи на сугробы с железом.

Мне было шесть лет, Марина была близорука и было темно, так что мы не могли читать, какие улицы мы проходили, потому Марина спрашивала у прохожих. Наконец, она сказала, что тут. Мы звоним, нам открывает женщина в чёрном платье с белым фартуком, её звали Маша, она помогла нам снимать шубу.

Мы пошли в залу, там раздался звонок, все засуетились, свет потух, открылась занавеска — и там на постели лежала дама, покрытая одеялом. Она была молода. Вдруг раздался стук и вошла сгорбленная старуха и стала пить вино, а Кэт (та дама) смотрела на неё тусклыми глазами. Старуха очень долго говорила, а потом начала танцевать и танцевала так долго, что закрыли занавеску, зажгли свет и все стали шуметь и говорить. Потом началась новая сцена, и я вижу — там бедный стоит молодой человек, и рядом с ним Кот в сапогах, одет очень хорошо - у него меховые панталоны и тёплая куртка. Кот говорит всё о богатстве, а молодой человек почти не слушает. Но вот они видят в окно человека, и Кот говорит: «Давай примем его, как судьбу» — и прячется под стол.

Вошёл этот человек, седой старик, это был доктор, он шёл к танцовщице Кэт и позвал с собой сына мельника, молодого человека. Но тут - явление: Кот вылезает из-под стола и говорит доктору: «Мой хозяин очень хороший человек, и можно мне пойти вместо него?» Доктор говорит: «Пожалуйста!» Сын мельника снимает куртку, Кот быстро её надевает и с улыбкой нежным голосом говорит своему хозяину: «Примешь ли ты когда-нибудь меня?» — и ждет ответа. В глазах хозяина появилась какая-то грусть, но она скоро пропала, и он взял и вытолкал их обоих за дверь. Потом влез на стол и стал смотреть им вслед на прощание.

Тут опять зажёгся свет, говор и шум, и через несколько минут всё замолчало и свет потух. Опять лежит танцовщица Кэт на кровати и говорит спокойным голосом: «Я им не открою, нет, я им не открою!» И как раз в это время постучались. Тогда та старуха, которая сперва сидела рядом, а потом упала со стула и заснула под кроватью, встаёт и идёт открывать. Входит доктор, раскланивается, здоровается и вытаскивает из-под двери Кота. Оба они начинают без спроса пить вино и кричать: «Да здравствует танцовщица Кэт!» Все двигаются и ходят безмолвно и с некоторыми словами,- и долго всё это продолжается. Потом доктор надевает на себя одежду священника, ставит Кота и Кэт на колени, берёт свой цилиндр вместо венца и венчает их,

и все говорят приятные вещи. Но через несколько минут танцовщица сказала: «Ах, господи, да ведь это не Пьеро, это кот, киска!» И стала падать на кровать.

Павел Антокольский. Рис. Ю. Завадского

Тогда доктор вскакивает на столик, где вино, разбрасывает всё ногами и исчезает в окне. Кот подбегает к танцовщице, кричит:

«Проснись, проснись!», но она всё лежит, и он тоже спрыгивает с подоконника, так что все дома за окном дрожат. Старуха выкидывает им вслед цилиндр доктора, а Кэт приподымает голову. - Конец.

Народ опять зашумел, заговорил, о том, что видел, а мы с Мариной пошли в комнату, где были знакомые барышни -актрисы, некоторые актеры и Павлик Антокольский, который написал эту пьесу. Потом пришёл Юра Завадский, он выглядел тонко и молодо, у него были кудрявые светлые волосы, большие глаза, тонкие ноги и руки и круглое, но стройное лицо.

15 марта 1919

Первая Маринина сознательная встреча с театром состоялась, вернее - почти состоялась - в ранней юности, в Париже. Тогда она была увлечена Наполеоном Бонапартом, нет, влюблена в него, готова за него жизнь отдать - столетие спустя; как всякая страсть, которая не есть призвание, это было наваждением, и, как всякое наваждение, это вскоре прошло.

Прочтя в Москве все книги о нём — а их было немало — и перелю-бив все его портреты, она отправилась в Париж, к гробнице Наполеона, как крестоносец — к Гробу Господню, и — на поклон к Саре Бернар, прославленной трагической актрисе, игравшей ростановского «Орлёнка».