Сергей Щепотьев - Диккенс и Теккерей

Шотландец Дэвид Мэссон (1822—1907), профессор риторики и английской литературы Эдинбургского университета, в 1847—1865 гг. жил в Лондоне, где ему предложили кафедру в University-college, и в эти годы сблизился с Теккереем. В 1851 г. он писал: «...В споре между Пеном и Уоррингтоном можно, не погрешив против истины, видеть, как проявляются важнейшие черты мировоззрения Теккерея. Иначе говоря, мы полагаем, что многие страницы Теккерея написаны с позиции Пенденниса, но часто в его книгах царит и дух Уоррингтона».

Впрочем, спорят не только Пенденнис и его друг Уоррингтон. Как бы вмешиваясь в их спор, сам автор заявляет, обращаясь к своему герою: «Если ты, с фатальной ясностью видя и сознавая ложь всего мира, подчиняешься ей, не выражая своего протеста ничем, кроме смеха; если, погружённый в беспечную чувственность, ты спокойно глядишь, как весь этот злосчастный мир, стеная, проносится мимо тебя; если идёт битва за правду, и все люди чести с оружием в руках заняли свои места на поле боя с той или другой стороны, а ты один лежишь на балконе и куришь трубку вдали от шума и опасности, то лучше бы тебе умереть или вовсе не родиться, чем быть этаким сластолюбивым трусом».

Некоторые персонажи романа (Эллен Пенденнис, Лора, Бланш, эпизодические — Шендон или Бангэй) имели живые прототипы. Но главное — то, что «Пенденнис» — самый автобиографический из романов Теккерея. Годы обучения в школе и университете, его начальные шаги в журналистике и литературе, столичная литературная богема — всё это личные воспоминания автора.

Тем значительнее, что наряду с овеянными меланхолией отступлениями о наивных и прекрасных годах студенчества в книге есть строки, рисующие далеко не идеальный портрет юного героя. Молодой Пенденнис, окунувшийся в жизнь Лондона и старинного университета (название которого — Оксбридж — составлено Теккереем из названий двух знаменитых английских университетов, Оксфорда и Кембриджа), уже не тот мальчик, о котором вздыхают его мать и ее приёмная дочь Лора в провинциальном Фэйроуксе. Перед нами желторотый мот и сноб, запустивший учёбу, прожигающий жизнь на средства матери и жестокий во время своих редких и коротких визитов домой и с близкими людьми, и с любимой когда-то лошадью Ребеккой, которую по его распоряжению уводят со двора лишь потому, что она недостаточно сильна для его веса. И в то же время автор подчёркивает, что, «хоть он и стал любимцем и вожаком молодых людей, намного превосходивших его по богатству и положению в обществе, но был слишком благороден, чтобы пытаться заискивать у них каким-либо самоунижением и раболепием, и не пренебрёг бы самым скромным из своих знакомых, чтобы заслужить благосклонность богатейшего в университете вельможи».

Пен живёт на широкую ногу и делает долги, а в конце концов проваливается на выпускных экзаменах. Но он способен на раскаяние, а со временем и набирается мужества, чтобы (в отличие от самого Теккерея) вернуться в университет и повторно сдать экзамен. Он по-юношески заносчив и жесток, но признаёт ошибки и приносит извинения тем, кого обидел.

В критический момент жизни Пен ощущает себя «игроком, готовым пожертвовать верой и честью ради богатства и светской карьеры», понимает, «что его жизнь всего лишь позорный компромисс». Можно усматривать в этом стремление писателя обелить своего героя. Но в этом, скорее, проявляется объективность Теккерея-художника, стремившегося, в отличие от Диккенса, известного романтической контрастностью расстановки «хороших» и «плохих» персонажей, передать характеры во всей их реальной и сложной противоречивости.

Попытка Теккерея «соревноваться» с Диккенсом в искусстве интриги, пожалуй, безуспешна: «тайна» семьи Клеверингов и Бланш Амори гораздо меньше увлекает нас, чем мудрые выводы о человеческой натуре, к которым писатель приходит, прослеживая судьбу главного героя или наблюдая картины нравов своих современников. Реально существовавшие актёры, художники, политики, упомянутые в романе — это большей частью те, с кем он был лично знаком: дружил, сотрудничал в журналах либо просто встречался в обществе. Характеризуя этих людей, писатель далёк от комплиментарности.

С литераторского обеда «Пен и Уоррингтон вместе шли домой пешком в лунном свете.

— Ну, теперь, — сказал Уоррингтон, — когда ты повидал литераторов, скажи мне, так ли далёк я был от истины, говоря, что в этом городе есть тысячи людей, которые не пишут книг, но ничем не отличаются по уму и образованности от тех, кто их пишет?

Пен вынужден был признать, что люди из литературного мира, с которыми он познакомился, за весь истекший вечер не много сказали достойного того, чтобы это запомнить или цитировать. По сути, за весь вечер ни слова не было сказано о литературе. И мы можем по секрету сообщить тем непосвящённым, кто стремится узнать обычаи литераторов, что нет круга людей, где бы так мало говорили о книгах, а может быть — и читали так мало, как среди пишущей братии».

От себя добавим: не много изменилось в этом кругу за полтора столетия. И нравы российских писателей ничем не отличаются от нравов их британских собратьев...

Говоря так, мы подобно великому англичанину, рискуем навлечь на себя гнев «пишущей братии». Что ж, это было бы еще одним доказательством справедливости этой оценки. Хотя ещё Ф. Достоевский в письме к Н. Страхову передавал слова редактора «Отечественных записок» А. Краевского: «Диккенс убит... Теперь нам Теккерей явился, — убил наповал. Диккенса никто и не читает теперь».

А разве не напрашиваются вполне определённые ассоциации при чтении строк, описывающих поведение Пена, когда он решился занять место в парламенте? Разве полтора столетия спустя мы — не в Англии, а у себя в России — не видим, как кандидаты «смеются с каждым, кто желает посмеяться, пожимают руки направо и налево с великолепно разыгранной сердечностью» подобно так давно жившим английским джентльменам, которые хотели «втереться в доверие к избирателям»? Не потому ли так понятны нам слова русского литератора середины XIX в. Александра Дружинина, много сделавшего для популяризации Теккерея в России, который, сравнивая его талант с манерой Диккенса, заметил: «Он казался слишком резким, слишком охлаждённым, слишком придирчивым. Разница талантов повела к разнице воззрений. Читая записки Эстер в „Холодном доме“, читатель восклицал: „Нет, это слишком уж сладко“; задумываясь над страницами „Пенденниса“, тот же читатель произносил: „Нет, это уж слишком безжалостно!“».

О «безжалостности» этой книги Теккерея говорила и Маргарет Олифант (1828—1897), автор более ста романов, биографий, историко-философских сочинений:

«В „Пенденнисе“ <...> мы встречаем Уоррингтона <...> и милейшего Артура Пенденниса, с виду <...> похожего на ангела. Досадно, что такой достойный человек, как Уоррингтон, влачит убогое существование и <...> строчит в вечерние часы статейки, судьба которых ему совершенно безразлична. Никто лучше м-ра Теккерея не может описать бесцельность человеческого бытия и показать, как с каждым днем уходят без следа дарованные от природы редкостные силы. <...> И сам Артур Пенденнис, при всей своей пригожей внешности, успехах в свете, славе романиста — в конце концов, всего только пустейший малый <...> и там, где нам следовало бы восхищаться, мы, к сожалению, больше склонны презирать. <...> Нам не в пример приятней повстречаться с Гарри Фокером, создание которого — особая заслуга м-ра Теккерея. <...> Славный Гарри Фокер звёзд с неба не хватает, не отличается благовоспитанностью и слабоват в правописании, и все же это воплощение порядочности, непоказного, истинного мужества и неподдельной доброты. <...> И лишь в одном „Пенденнис“ хуже „Ярмарки тщеславия“: Бланш Амори намного омерзительнее Бекки, поскольку уступает ей в уме».