Б. Кузнецов - Современная наука и философия: Пути фундаментальных исследований и перспективы философии

Анализ тех соображений и интуитивных прогнозов, которые заставили Ф. Жолио-Кюри и других продолжить ядерные исследования, позволяет увидеть характерные особенности моральных критериев в неклассической науке. По мнению А. Пуанкаре, мораль отличается от пауки тем, что она всегда – в повелительном наклонении, а наука – в изъявительном. Наука не исчерпывается только ее гносеологическим содержанием, она имеет и деятельностную сторону. Моральным эффектом и обладает наука как деятельность.

Неклассическая наука в большей мере, чем предшествующая, характеризуется слиянием содержания науки и такой ее стороны, как деятельность. Эксперимент и применение, т. е. деятельность, неотделимы здесь от констатаций, от содержания науки, а последнее от воздействия на мораль.

В литературе встречается утверждение о существовании двух тенденций современной науки: абсолютизирующей тенденции, связанной с поисками инвариантов мироздания, которая гуманизирует науку, и формализующей и релятивирующей тенденции, которая дегуманизирует ее [24]. Действительно, для неклассической науки, начиная с теории относительности, характерна явная связь релятивирующей тенденции и утверждения об инвариантности пространственно-временных интервалов, их независимости от выбора систем отсчета.

Однако именно это единство релятивирования и абсолютизации картины мира, релятивирования пространственных и временных масштабов и признания инвариантности скорости света, а также преобразований, связанных с переходом от одного макроскопического прибора к другому, становится проявлением гуманизации науки. Ведь гуманизация знания – это не субъективизация его и не превращение его в пассивное отображение мира. Она связана с выявлением активной действенной роли человека в познании объективного мира. Теория относительности утверждает объективную гармонию бытия, познаваемую через величины, варьирующиеся при переходе от одной системы к другой, и через иные величины, которые служат инвариантами преобразования.

Что касается эстетических критериев, то они известны и классической науке, особенно критерий изящества, столь существенный для математики. Изящество – это в известной мере свидетельство гносеологической мощи той или иной концепции или метода, возможности при минимальном числе исходных допущений получить максимальное множество выводов, что означает максимально прямой путь доказательства, наименьшее число промежуточных логических или математических операций. А. Пуанкаре сравнивал изящную теорему с античной архитектурной конструкцией, где небольшое число колонн поддерживает тяжелый ордер и делает это с легкостью, отражающей совершенство архитектурного замысла.

Основой эстетического впечатления может служить не только максимальный эффект данной теории или метода, но и широта и емкость исходной теории и выводов. Впечатление красоты создается приближением к идеалу, к картине, выведенной из одной принципиальной концепции. Таково, например, выведение всей структуры космоса из отождествления гравитации и неевклидовой геометрии мира.

В автобиографии Альберт Эйнштейн, говоря о «естественных» постоянных, т. е. о безразмерных соотношениях между массами, зарядами, расстояниями, длительностями различных процессов, отмечал: «Относительно этих последних мне бы хотелось высказать одно предложение, которое нельзя обосновать пока ни на чем другом, кроме веры в простоту и понятность природы. Предложение это – следующее: таких произвольных постоянных не существует. Иначе говоря, природа устроена так, что ее законы в большой мере определяются уже чисто логическими требованиями настолько, что в выражения этих законов входят только постоянные, допускающие теоретическое определение (т. е. такие постоянные, что их численных значений нельзя менять, не разрушая теории)» [25].

Идеал абсолютного внутреннего совершенства картины мира не может быть полностью реализован. Мир неисчерпаем, и речь идет о программе, уходящей в бесконечность. Бесконечное приближение к идеалу воплощается уже сейчас в идеальном образе Вселенной без теоретически не объясненных, чисто эмпирических констант, и эстетическая ценность такого понятия – иллюстрация традиционного и всегда нового определения красоты как воплощения бесконечности. Во второй половине нашего столетия поиски единой теории элементарных частиц, попытки логического выведения таких констант, как масса и заряд частиц, независимо от успехов и неудач, становятся одним из важных отправных пунктов философского обобщения достижений науки.

Мысль о необратимом сближении истины и красоты, о плодотворном влиянии поисков истины на поиски красоты – один из элементов философского прогноза. Она опирается и на характеристику научных идеалов, ставших во второй половине XX века программой неклассической науки.

Уже в эпоху Возрождения, когда опорой науки перестала быть традиция и истину называли дочерью времени, в число ее критериев вступает эстетическая ценность, понятие красоты. В заметках Леонардо да Винчи видно, как определения красоты перерастают в определения истины, а позднее в натурфилософских произведениях Джордано Бруно можно услышать уже не столь явные отзвуки эстетических идей. В XVII-XVIII веках происходила некоторая эволюция эстетических критериев науки. «Прекрасный мир» Спинозы уступал место изяществу математических построений и экспериментальных методов Лагранжа и Эйлера. Эстетические критерии выражают степень внутреннего совершенства теории. Однако теперь внутреннее совершенство перестало играть ту роль, которую оно играло в начале XVII века. Наука дифференцировалась, и включение обособившихся форм движения в единую и универсальную систему каузальных связей происходило в форме сведения специфических законов к законам механики. Критерием истины стало совпадение теории с результатом частного эксперимента.

Представим себе теперь эксперимент, который не дает внешнего оправдания существующей теории. Результаты эксперимента кажутся парадоксальными. Затем происходит то, что Эйнштейн назвал бегством от чуда, – начинается бегство от парадокса. Возникает парадоксальная теория, которая снимает с эксперимента ореол парадоксальности. Далее парадоксальная теория должна получить внутреннее совершенство. Тогда сравнивают различные исходные принципы, причем сравнивают на первых порах по интуитивно представимым множествам выводов, связей, по экспериментам, подтверждениям, т. е. по представлению о логической корректности данного варианта, о соответствии новой концепции максимально реконструирующему воздействию на мир, по корректности, естественности новой идеи, а также по ее интегральным характеристикам, отнесенным к сравнительно неясному еще объему экспериментальных доказательств и практических применений, по моральной ценности этих применений, по общности идеи.