Фрэнсис Фукуяма - Триумф глобализма. Конец истории или начало?

Оказалось, что постисторическим странам очень трудно ограничить иммиграцию по крайней мере по двум причинам. Во-первых, возникают трудности при попытке сформулировать любой справедливый принцип недопущения иностранцев, который не был бы расистским или националистическим, то есть не нарушал бы универсальный принцип прав, которому привержены либеральные демократии. Все развитые демократии поставили ограничения на иммиграцию раньше или позже, но обычно это делалось, так сказать, вопреки совести.

Вторая причина роста иммиграции – экономическая, поскольку почти любая развитая страна испытывает дефицит некоторых видов неквалифицированного или малоквалифицированного труда, которого в третьем мире неисчерпаемые запасы. Не все низкооплачиваемые рабочие места можно экспортировать. Экономическая конкуренция на едином глобальном рынке поощрит дальнейшую интеграцию региональных рынков труда, как ранний капитализм выпестовал рост единого национального государства ради более высокой степени мобильности рабочей силы внутри страны.

И последнее направление взаимодействия между двумя мирами – это будут определенные вопросы «мирового порядка». То есть выше конкретной угрозы, которую определенные исторические страны представляют для своих соседей, многие постисторические страны сформулируют абстрактный интерес в предотвращении распространения определенных технологий в исторический мир на том основании, что этот мир максимально доступен конфликтам и насилию. В настоящий момент эти технологии включают ядерное оружие, баллистические ракеты, химическое и биологическое оружие и тому подобное. Но в будущем вопросы мирового порядка могут коснуться и определенных типов экологических интересов, которым угрожает бесконтрольное распространение технологий. Если постисторический мир будет вести себя настолько отлично от исторического, насколько здесь предполагается, то постисторические демократии будут иметь общий интерес как в защите себя от внешних угроз, так и в продвижении дела демократии в страны, где ее пока еще нет.

Как руководство к действию реалистская точка зрения на международные отношения остается вполне актуальной, несмотря на победы демократии в семидесятых – восьмидесятых годах. Историческая половина мира продолжает действовать на основе реалистских принципов, а постисторическая пользуется методами реализма, имея дело со странами, остающимися пока в истории. Отношение между демократическими и недемократическими режимами будет по-прежнему характеризоваться взаимным недоверием и опасением, и, несмотря на растущую экономическую взаимозависимость, сила будет оставаться в их взаимоотношениях окончательным доводом.

С другой стороны, как описательная модель функционирования мира реализм оставляет желать многого. Чувство настороженности и стремление к максимальному усилению, которое реалисты приписывают всем государствам всех времен и народов, при более пристальном анализе оказывается фикцией. Исторический процесс человечества породил ряд концепций легитимности – династическую, религиозную, националистическую и идеологическую, – дающих каждая основу для империализма и войны. Каждая из этих форм легитимности, предшествующих современному либерализму, основана на некотором виде отношений господства и рабства, и потому империализм в определенном смысле диктуется общественным строем. Но как менялись в ходе истории концепции легитимности, так же менялись и международные отношения; хотя может казаться, что война и империализм постоянно присутствуют в истории, в каждом веке войны велись из-за совершенно разных целей. Нет и не было «объективных» национальных интересов, дающих общую нить поведения государств в разных местах и в разное время, но есть плюрализм национальных интересов, определенных действующим принципом легитимности и теми лицами, которые этот принцип истолковывают.

И вполне естественным кажется, что либеральная демократия должна иметь совершенно иные цели внешней политики. Мир в постисторической реальности возникнет не потому, что у главных государств принципы легитимности одни и те же. Такое состояние дел бывало и раньше, например, когда все государства в Европе были монархиями или империями. Мир возникнет из специфической природы демократической легитимности, ее способности удовлетворять жажду признания человека.

Различие между демократическими и недемократическими государствами, возможность более широкого исторического процесса, ведущего к распространению к мире либеральной демократии, предполагает, что традиционный морализм американской внешней политики с его заботой о правах человека и «демократических ценностях» не так уж наивен.

Генри Киссинджер в семидесятых годах утверждал, что революционные вызовы коммунистическим государствам вроде Советского Союза и Китая приносят моральное удовлетворение, но весьма неразумны практически, поскольку перекрывают путь к «реалистическим» соглашениям по таким вопросам, как контроль над вооружениями или урегулирование региональных конфликтов. Бывшего президента Рейгана в 1987 году резко критиковали за призыв к Советам снести Берлинскую стену, и критиковали даже в Германии, которая давно уже приспособилась к «реальности» советской державы. Но мир развивался в сторону демократии, и оказалось, что революционные вызовы легитимности Советского Союза не только приносили моральное удовлетворение, но были политически разумны, поскольку совпадали с вскоре выраженными надеждами многих людей, живших в то время под властью коммунизма.

Конечно, никто не будет отстаивать политику военного вызова недемократическим государствам, имеющим мощное оружие, тем более ядерное. Революции того сорта, что произошли в Восточной Европе в 1989 году, – события редкие, даже беспрецедентные, а демократия не может строить свою внешнюю политику в расчете на неизбежное падение каждой диктатуры, с которой у нее возникает противостояние. Но, рассчитывая баланс сил, демократия должна помнить, что легитимность – это тоже разновидность силы, а у сильных государств часто бывают внутренние слабости. Это значит, что демократия, выбирающая себе друзей и врагов по идеологическим соображениям – то есть по тому, демократичны они или нет, – скорее приобретет себе более сильных и устойчивых союзников в долгосрочной перспективе. А имея дело с врагом, не следует забывать устойчивые моральные различия своего и его режима или вслед за сильным отметать в сторону вопросы о правах человека.

Мирное поведение демократий предполагает далее, что Соединенные Штаты и другие демократические страны имеют долговременные интересы по сохранению сферы демократии в мире и ее распространению туда, куда это возможно и позволяется расчетом. То есть раз демократии не воюют друг с другом, то постоянное расширение постисторического мира будет более мирным и успешным. Тот факт, что коммунизм в Восточной Европе и Советском Союзе пал, а непосредственная военная угроза со стороны Варшавского договора практически испарилась, не должен делать нас безразличными к тому, кто станет наследником восточно-европейского коммунизма. Потому что в долгосрочной перспективе главной гарантией Запада от возрождения угрозы из этой части мира, или, например, из воссоединенной Германии, или от экономически доминирующей Японии будет процветание в этих странах либеральной демократии.