Игорь Гарин - Ницше

Вчитаемся в Е. Трубецкого без комментариев:

Очевидно, что мы имеем здесь дело с коренным противоречием в точке зрения Ницше. Противоположность между человеком и внешней природой представляется ему одновременно и как нечто несуществующее и как нечто существующее , но недолжное , подлежащее устранению.

Если человек есть явление природы, столь же необходимое, как и все прочие явления мировой энергии, то обращаться к нему с какими бы то ни было требованиями столь же нелепо, как проповедовать камням. В особенности нелепо требовать от него уподобления природе, возвращения к ней, если он по существу является частью этой природы.

Последовательный имморализм есть прежде всего отрицание всякого долженствования и всякого вообще идеала. И действительно, Ницше многократно высказывается в этом смысле. О долге, учит он, можно говорить только в предположении общей всему человечеству и общепризнанной цели; но такой цели не существует: правда, можно рекомендовать человечеству цель, но в таком случае цель не обязательна: каждый может по своему усмотрению ею руководствоваться или не руководствоваться. И, однако, от того же Ницше мы узнаем, что имморалисты суть также «люди долга», что и у них есть священные обязанности, от которых они не могут уклониться, например обязанность правдолюбия и непримиримой вражды против пережитых воззрений. Все вообще учение Ницше о ценностях есть беспрерывное колебание между признанием и отрицанием объективных норм долженствования, не зависящих от человеческого произвола.

В этом учении сталкиваются два противоположных тезиса. Первый из них сводится к тому, что в природе нет вообще никаких ценностей. Всякая ценность предполагает какую-нибудь цель, а так как в природе нет никаких целей и, следовательно, никакого масштаба для оценки существующего, то в ней нет и никаких ценностей: в нашем понятии «ценности» выражается помрачение нашей мысли: оно есть чисто человеческое измышление и иллюзия, нечто такое, что человек привносит в жизнь. Противоположный тезис, однако, гласит, что в жизни есть объективные ценности, что человек должен отрешиться от своих субъективных иллюзий, чтобы принять те ценности, которые даны самой природой.

Оценивая философию Ницше как протест против измельчания и вырождения современного человека, видя в этом причину ее популярности, Е. Трубецкой делает внезапный кульбит:

Нам наскучили «хмурые люди», бесконечной вереницей проходящие перед нами. Наши нервы утомлены однообразною картиной окружающей нас житейской пошлости, и наш выродившийся вкус жаждет сильных ощущений! «Сверхчеловек» доставил нам зрелище, которое нас развлекло и как будто наполнило на время один из пробелов нашего существования. Но теперь мы довольно развлеклись, и пора сорвать с него маску.

Что же видит князь под маской? Пустоту, бессодержательность, позу, оптический обман…

Его «Заратустра» играл для него роль зеркала, украшенного изображением его собственной личности. В нем Ницше хотел воплотить идеал своего собственного величия; но сам же он и развенчал это величие: от него самого мы узнаем, что в великом человеке он видит «всегда только актера своего идеала». И в самом деле, в каждом слове, в каждом движении Заратустры чувствуется, что он разыгрывает роль, в которую сам плохо верит.

И уж никак нельзя согласиться с представлением морали Ницше как восхваления гордости, высокомерия, воинственных животных инстинктов: «обожествление страсти, мести, коварства, гнева, сладострастия, жажды приключения…»

Е. Трубецкой категорически не приемлет ницшеанский индивидуализм, персональную мораль, множественность морали, личное усмотрение человека в выборе этических норм, разнообразие ценностей как таковое. Нет безусловных ценностей — нет морали. Но тождественно ли отказу от морали почти бесспорное утверждение, что не существует ни одной ценности, которую бы многократно не оспаривали философы и этики разных эпох?

Е. Трубецкой воспринимал философию Ницше как дерзкий вызов современности, протест против сложившихся идеалов, отрицание наличного человека во имя человека несуществующего. «Среди людей он не находит человека, который бы оправдывал существование человека и нашу веру в него».

Крупнейший философ России, упреждая большевистские оценки, видел в ницшеанстве только отрицание смысла жизни, ослабление и утомление мысли, выражение отвращения к человеку, отсутствие логического единства и скудость результатов.

Отрекаясь от того, чем жива всякая мысль, чем дышит разум, философия отрекается от себя самой, осуждает себя на неизбежное вырождение.

Софистическое учение Ницше представляет собою завершение упадка новейшей философской мысли и, надо надеяться, крайний его предел.

В конце концов, философия Ницше перестает говорить человеческим языком и начинает рычать по-звериному: последний ответ Заратустры на философские запросы современного человечества есть львиный рев, который разгоняет всех ищущих и вопрошающих. Дальше, кажется, трудно идти по пути одичания и вырождения мысли.

Вполне одуевские определения. Один из многих примеров глубинной связи между «русской идеей» и большевизмом, соборностью и коллективизмом колхозного толка…

Возмутительной бестактностью, душевной черствостью является привязка Е. Трубецким болезни Ницше к философской «дьявольщине» его учения:

Философия для Ницше есть прежде всего эксперимент над собственной жизнью. Он чувствует, что его мысль подкашивает основные предположения его существования и спрашивает себя: « Возможно ли жить с истиною ?» Мы знаем, что этот эксперимент окончился для Ницше умопомешательством. Да иначе оно и не могло быть. Он вложил всю свою душу в учение, которое отрицает цель жизни.

Примером восприятия идеи сверхчеловека в России XIX века является книга П. Берга «Сверхчеловек в современной литературе ХIХ века», цитируя которую Ю. Веселовский писал: «Бывали случаи, когда люди принимались похищать чужую собственность, соблазнять девушек, предаваться пьянству, — и все это, чтобы осуществить теории Ницше о свободе индивидуума, который стоит выше нравственных предписаний». В значительной мере сказанное можно отнести и к русским «ницшеанским» романам конца XIX — начала XX века, беллетризующим тематику имморализма в духе вседозволенности, «жизни по-новому», полной вульгаризации идей Ницше. Комментируя восприятие идей Ницше русскими «патриотами», Н. А. Бердяев в 1915 году писал:

Поистине судьба Ницше после смерти еще более трагична и несчастна, чем при жизни. Одно время всякие пошляки возомнили себя вдруг Заратустрами и сверхчеловеками, и память Ницше была оскорблена популярностью во стаде. Стадами начали ходить одинокие сверхчеловеки, вообразившие, что им все дозволено.