Иоганн Вольфганг Гёте - Учение о цвете

Люди второго рода – даровитые, проницательные, осмотрительные – проявляют себя хорошими наблюдателями, тщательными экспериментаторами, осторожными собирателями данных опыта; но истины, которые они добывают, как и заблуждения, в которые они впадают, довольно ничтожны. Их правда часто незаметно присоединяется к общепризнанному или пропадает; их ложь не принимается, а если это и случится, то легко меркнет.

К первому из этих классов принадлежит Ньютон, ко второму – лучшие из его противников. Он заблуждается, и притом самым решительным образом. Сначала он находит свою теорию удобной, затем с чрезмерной поспешностью убеждается в ней, прежде чем ему становится ясно, какие вымученные приемы нужны, чтобы провести на опыте применение его гипотетического aperçu. Но он уже высказался публично, и вот он пускает в ход всю ловкость своего ума, чтобы провести свой тезис, причем совершенный абсурд он отстаивает пред лицом всего света как окончательную истину.

Мы имеем в новой истории наук подобный случай в лице Тихо Браге. Он тоже впал в ошибку, приняв в своей мировой системе производное за первоначальное, подчиненное за господствующее [54] В системе Тихо Браге Солнце, как и Луна, движется вокруг Земли, но само является центром движения для прочих планет. Это попытка компромисса между старым геоцентризмом и точкой зрения Коперника. (Примеч. А. Б.) .

…Уже в письме Ньютона к секретарю Лондонского королевского общества, как и во всех его ответах противникам, можно обнаружить указанный нами в полемической части способ трактования предмета, который унаследовали и его ученики. Это – беспрерывное утверждение и отрицание, безусловное суждение и моментальное ограничение, так что верно и все, и ничего. Этот способ, по существу, просто диалектический и достойный софиста, который хочет водить людей за нос, проявляется, насколько мне известно, со времен схоластики впервые у Ньютона. Его предшественники, начиная с возрождения наук, были если нередко и ограниченны, то наивно догматичны, если и близоруки, то честно дидактичны; изложение же Ньютона состоит из постоянного переворачивания вещей на голову, из самых безумных перемещений, повторений и ограничений, из превращенных в догматы и дидактику противоречий, которые тщетно пытаешься схватить, но под конец выучиваешь наизусть и воображаешь, что этим действительно что-то приобрел.

И разве мы не замечаем в жизни, в различных случаях, следующего: когда мы страстно хватаемся за неверное aperçu – свое или чужое, то мало-помалу оно может превратиться в idée fixe (навязчивую идею) и под конец выродиться в настоящее частичное безумие, сказывающееся в том, что мы не только страстно держимся за все, что благоприятствует этому воззрению, и без всяких околичностей устраняем все, что мягко ему противоречит, но и решительно противоположное ему толкуем в его пользу.

Переходя от технического к внутреннему и духовному, мы сделаем следующие замечания. Когда при возрождении наук стали искать показаний опыта и стремились повторять их с помощью экспериментов, последними пользовались для совершенно различных целей.

Самой прекрасной целью было и остается – познать явление природы, раскрывающееся нам с различных сторон, во всей его цельности. Гильберт достаточно далеко подвинул на этом пути учение о магните; так же приступали к делу, чтобы изучить упругость воздуха и другие его физические свойства. Но некоторые естествоиспытатели работали не в этом духе; они пытались объяснить явления из самых общих теорий; так, для объяснения цветов Декарт пользовался шариками своей матери, а Бойль – своими «гранями тел». Другие хотели, в свою очередь, подтвердить явлениями какой-нибудь общий принцип; так, Гримальди доказывал бесчисленными экспериментами, что свет есть некая субстанция. Метод же Ньютона был совсем особого, неслыханного рода. Чтобы вызвать наружу глубоко скрытое свойство природы, он пользуется всего только тремя экспериментами, в которых раскрываются отнюдь не первичные, но в высшей степени производные явления. Выдвигать вперед только эти три лежащих в основе письма к Обществу эксперимента: со спектром через простую призму, с двумя призмами (experimentum cruris) и с чечевицей – и отвергать все остальное: в этом состоят все его маневры против первых противников…

Время, когда родился Ньютон, относится к самым характерным в английской и даже во всемирной истории. Ему было четыре года [55] На деле шесть лет. (Примеч. В. Л.) , когда был обезглавлен Карл I, и его застало в живых восшествие на престол Георга I. Грандиозные конфликты потрясали государство и церковь и сталкивали их друг с другом самыми разнообразными и изменчивыми способами. Был казнен король; враждующие народные и военные партии устремлялись друг на друга, в быстрой смене следовали друг за другом правительства, министерства, парламенты; восстановленная, блестяще проявлявшая себя королевская власть была вновь потрясена: король изгоняется, престол достается иноземцу и снова не наследуется, а уступается чужаку.

Как должно возбуждать, толкать каждого такое время! И какой это должен быть особенный человек, которому и рождение, и способности открывают так много путей и который все отклоняет и спокойно следует своему прирожденному призванию исследователя!

Ньютон был здоровый человек со счастливой организацией и ровным темпераментом, без страстей, без желаний. У него был конструктивный ум, притом в самом абстрактном смысле; поэтому высшая математика и была для него настоящим подспорьем, с помощью которого он стремился построить свой внутренний мир и осилить внешний. Мы не дерзнем давать оценку этой его главной заслуге и охотно признаемся, что его истинный талант лежит вне нашего кругозора; но если мы признаем, что созданное его предшественниками он легко охватил и сделал изумительные дальнейшие шаги, что средние умы его времени уважали и почитали его, а лучшие признавали его своим братом, то и без дальнейших доказательств он должен быть признан человеком исключительным.

Зато с практической, опытной стороны он уже к нам ближе. Здесь он вступает в мир, который мы знаем, в котором мы можем оценить его методы и успехи, не опуская при этом из виду следующую неоспоримую истину: как чисто и надежно ни может быть обработана математика сама в себе, на почве опыта она на каждом шагу спотыкается и, подобно всякому иному разработанному принципу, может повести к заблуждению и даже довести его до чудовищных размеров…

Как доходит Ньютон до своего учения, как опрометчиво действует он при первом его испытании, это мы обстоятельно показали выше. Затем он последовательно строит свою теорию и пытается даже придать своему способу объяснения характер факта; он удаляет все, что ему вредит, а то, чего нельзя отрицать, просто игнорирует. Он вовсе не защищается, а только повторяет своим противникам: «Подойдите к предмету, как я это сделал; следуйте моему пути; устройте все, как я устроил; смотрите по-моему, заключайте по-моему, и вы найдете то, что я нашел; все остальное от лукавого. К чему сотни экспериментов, если два или три наилучшим образом обосновывают мою теорию?»