Николай Фёдоров - Вопрос о братстве. С комментариями и объяснениями

Искра сознания, воссиявшая в человеке, делает его, с точки зрения Федорова, абсолютно уникальным существом не только на земле, но и в огромной Вселенной. Идущая непрерывно рефлексия над миром и его законами, нравственная их оценка не только не бесполезны, напротив – нужны в бытии. В человеке и через человека сама природа начинает сознавать саму себя, прозревать в себе смерть и ужасаться царствующему в ней закону «взаимного стеснения и вытеснения». Привычная же для природы форма развития, «в коей всякое последующее поглощает предыдущее, чтобы быть поглощенным в свою очередь и где жизнь <���…> не может проявляться иначе, как сменою поколений; личности чувствующие, сознающие умирают, живет же только род», по Федорову, оказывается «отживающею». И начав сознавать себя через человека, природа через человека должна начать и «управлять собою», идя к «совершенству, или такому состоянию, достигнув которого, она уже ничего разрушать не будет, а все в эпоху слепоты разрушенное восстановит, воскресит». В наличном порядке природы дух и сознание не властны над естеством, человек, царь в мысли и воображении, на деле оказывается рабом любого микроба. Достичь такого состояния, чтобы «мысль и душа управляли материею» – вот подлинно высокое задание для человека.

Мысль Федорова о том, что природа в человеке достигает «полноты самосознания и самоуправления», оказалась и творческим ответом на идею тепловой смерти Вселенной, выдвинутую в 1865 г. немецким физиком Р. Клаузиусом, который переформулировал второе начало термодинамики с помощью введенного им понятия энтропии. Эта идея наложила сильнейший отпечаток на самосознание людей второй половины XIX века, породила всплеск пессимистических настроений. Литература, барометр времени, впечатляюще отразила растерянность, душевный и духовный ступор перед мыслью о том, что, «земля обратится в ледяной камень и будет летать в безвоздушном пространстве с таким же множеством ледяных камней» (Достоевский). Разум, сознание, способность к творчеству – все это в перспективе мертвого, остывающего мироздания совершенно теряло значение, а сам человек выглядел quantité négligeable [2], жалкой, ничтожной величиной. Никакого будущего ни у него лично, ни в целом у человечества не оказывалось…

Федоров и идущая от него традиция русского космизма противопоставили идее тепловой смерти Вселенной идею антиэнтропийной сущности жизни и деятельности человека. Жизнь, труд, культура, творчество противостоят дезорганизации и распаду, являются космизующим фактором бытия, вносят в мир «стройность». Современник Федорова, физик-теоретик Н. А. Умов даже предлагал ввести «третий закон термодинамики», применимый к области жизни и сознания. Отец Павел Флоренский подчеркивал, что «закону энтропии, взятому расширительно, как закон Хаоса во всех областях мироздания <���…> противостоит Логос – начало эктропии», и называл культуру «сознательной борьбой с мировым уравниванием». А В. И. Вернадский подчеркивал роль человеческого разума как «великой геологической, быть может, космической силы», утверждая, что с человеком рождается «новая форма биогеохимической энергии, которую можно назвать энергией человеческой культуры или культурной биогеохимической энергией»: она и становится «основным фактом» в «геобиологической истории» Земли, определяет ее будущее. Человек, по Вернадскому, является строителем ноосферы, нового, творчески организованного состояния биосферы, где ведущую роль играют научное знание, этика, «принцип солидарности» живых существ, заступающий место борьбы за существование. А в 1960-е годы биолог, президент Белорусской академии наук В. Ф. Купревич назовет уже саму смерть эволюционным атавизмом, который должен быть наконец преодолен. Явившись эффективным механизмом отбора на низших этапах развития, смерть перестает быть таковым с появлением человека. В целой серии статей по проблемам долголетия и бессмертия, появившихся в советской печати, Купревич подчеркивал, что с научной точки зрения нет теоретических запретов к долгожительству и бессмертию, и указывал на необходимость радикальной борьбы со старением, раздвижения рамок видовой продолжительности жизни людей.

Говоря о сути творческого, космизующего, антиэнтропийного отношения человека к природе, Федоров вводит понятие регуляции. В наличной цивилизации господствует безоглядная эксплуатация ресурсов земли, истощающая природу, рукотворно приближающая апокалипсис, то и дело происходят бездумные, насильственные вторжения в экосистему, кавалерийские «наскоки» на мир, сопряженные с незнанием или неполным, поверхностным знанием. Федоров же настаивает на таком типе взаимодействия с природой, которое будет основано на доскональном, глубинном исследовании процессов, протекающих не только на земле, но и во Вселенной, и далее на постепенном, все более глубоком управлении ими.

Центральной задачей регуляции является задача преодоления смерти. Ее решение позволит природе подняться на новую, совершенную ступень развития, где возникновение нового не будет сочетаться с умалением, ветшанием, гибелью того, что уже содержится в бытии, а всеобщее воскрешение, способность к восстановлению жизни из рассеянного, забвенного праха, продемонстрирует абсолютную полноту управления всеми процессами мира.

Регуляция, по Федорову, не может замыкаться «пределами земной планеты»: «Прочное существование невозможно, пока земля остается изолированною от других миров. Каждый обособленный мир по своей ограниченности не может иметь бессмертных существ». И сам человек не достигнет совершенства без полноты знания и управления космическими процессами: «Невозможно быть микрокосмом, не умея управлять и воссоздать мегакосм или макрокосм». Начинаясь на земле, регулятивное действие человечества расширяется, выходит в околоземное пространство, а затем охватывает собой весь ближний и дальний космос.

Как видим, Федоров излагает проект общего дела одновременно в двух системах координат: естественнонаучной и религиозной. С одной стороны, он апеллирует к идее активно-творческой эволюции, исходя из представления о человеке как разуме, сознании природы. С другой – к христианской картине мира, к заповеди «обладания землей», данной Адаму при сотворении, к образу человека как водителя твари, которая также страдает и мучится в тисках закона смерти и тления, «с надеждою» ожидая «откровения сынов Божиих» (Рим. 8, 19). Это характерная особенность мысли философа, стремящегося примирить науку и веру. В своих текстах он рисует образ новой науки, включающейся в «работу спасения». Если секулярная, этически нейтральная наука может в равной степени работать и на созидание, и на разрушение, то наука, сознавшая себя соработницей христианства, работает только на благо, ставя своей высшей ценностью преображенную, бессмертную жизнь.