Ален Бадью - Истинная жизнь

Второй внутренней угрозой для молодого человека является подход к жизни, прямо противоположный тому, о котором мы только что говорили, а именно страсть к успеху, стремление добиться богатства и могущества, как можно лучше устроившись в жизни. Ярое желание не погрузиться в пучину сиюминутных страстей, но завоевать место под солнцем в рамках существующего общественного порядка. В этой ситуации жизнь представляет собой сумму хитростей, направленных на то, чтобы как можно лучше устроиться, приспособившись искуснее других к существующим в обществе реалиям, чтобы в итоге преуспеть. Это совсем не то же самое, что удовлетворение мимолетных прихотей, напротив, речь в данном случае идет о прекрасно обоснованном и эффективном проекте, который начинается с хорошей учебы в начальных классах и продолжается в тщательно отобранном колледже. Подобным подходом, к примеру, отличались Генрих IV, Людовик Великий, в конечном счете я и сам получил хорошее образование. Сделав первые шаги, человек, по возможности, движется дальше по избранному пути: престижные университеты, административные советы, финансовый сектор, могущественные средства массовой информации, министерства, торгово-промышленные палаты, новомодные высокотехнологичные предприятия, вскоре после своего создания превращающиеся в многомиллиардные биржевые активы…

По сути, у молодого человека, пусть даже он не совсем отдает себе в этом отчет, есть два варианта жизненного выбора, нередко противоречащих друг другу, но и переплетающихся. Лично я эти два соблазна обобщил бы так: первый – это страсть прожигать жизнь, второй – страсть ее благоустраивать. Прожигать жизнь означает следовать культу нигилиста, поклоняющегося мимолетным страстям. Впрочем, это вполне может быть и культ чистого бунта, протеста, неподчинения, непокорности, новых ярких, но недолговечных форм существования в обществе, таких как исполнение важных должностных обязанностей в течение нескольких недель. Но такой культ в долгосрочной перспективе не приносит никаких результатов, не обладает созидательным началом, не отличается сколь-нибудь значимой организацией времени и в силу этого обречен на скорую кончину. Человек существует под девизом: Нет будущему. Если же он, напротив, ориентируется на это будущее, на жизненный успех, деньги, положение в обществе, доходную работу, спокойную семью и отдых на южных морях, то это уже консервативный культ существующих ценностей, поскольку его выразитель делает все для того, чтобы обеспечить себе и близким наилучшие условия существования.

Эти две умозрительные возможности всегда присутствуют просто потому, что человек молод, что ему надо с чего-то начинать, двигаясь в том или ином направлении: либо прожигать жизнь, либо ее обустраивать. Можно конечно же делать и то и другое одновременно, однако это очень трудно, ведь для этого нужно разжечь костер и поддерживать в нем огонь, который горит, обжигает, сыплет искрами, согревает и озаряет собой моменты жизненного существования. Но при этом не столько созидает, сколько несет разрушения.

Именно по причине двух этих противоречивых страстей существуют столь разные суждения о молодости. Причем это касается не только современности, так было всегда. Два эти суждения несовместимы друг с другом: одни считают молодость самой прекрасной и волшебной порой, другие – самой гнусной и мерзкой.

Обе эти версии всегда находили отражение в литературе. Независимо от исторической эпохи, молодости всегда была присуща одна и та же характерная особенность, которая, по моему твердому убеждению, заключается как раз в этом конфликте двух фундаментальных страстей: яростного стремления прожигать жизнь, которая в этом случае пожирает саму себя в охватившем ее неистовстве, и не менее яростного желания кропотливо выстраивать ее, кирпичик за кирпичиком, чтобы в итоге поселиться в комфортабельном, престижном районе города.

Приведу вам несколько примеров подобного рода суждений. Для начала давайте обратимся к Виктору Гюго, который в своем знаменитом стихотворении «Спящий Вооз» из цикла «Легенда веков» говорит:

Молодость, говорит Гюго, это чудо, триумф и победа. При этом он скромно, но все же во весь голос, намекает на утро после бурной ночи сладострастной любви.

А теперь давайте посмотрим, что по этому поводу думает Поль Низан. В начале книги «Аден Араби» у него есть такие строки:

Мне было двадцать лет. И я никому не позволю сказать, что это самый прекрасный в жизни возраст.

Кто бы что ни утверждал, говорит нам Низан, но юность никак нельзя назвать самым лучшим периодом существования человека на этой земле. Так что же все-таки представляет собой молодость? Триумф и праздник жизни или же болезненный период колебаний и неуверенности, вызванных его внутренне противоречивой природой и отсутствием четких ориентиров?

Данное противоречие явственно просматривается в творениях великого множества писателей и особенно поэтов. В частности, оно лежит в основе всего творческого наследия Артюра Рембо. Повторю еще раз: Рембо представляет для нас особый интерес по той простой причине, что его можно с полным основанием назвать величайшим воспевателем юности. Его произведения – не что иное, как воплощенная в стихах молодость, та самая молодость, которая рано или поздно обречена уйти в прошлое. Давайте сравним два взаимоисключающих фрагмента его автобиографической поэмы в прозе «Одно лето в аду».

В начале, в самой первой фразе, мы читаем:

Когда-то, насколько я помню, моя жизнь была пиршеством, где все сердца раскрывались и струились всевозможные вина.

Говоря «когда-то», Рембо имеет в виду время, когда ему было семнадцать лет, это притом что поэма написана им в двадцатилетнем возрасте. Стало быть, речь здесь идет о человеке, на всех парах прожигающем жизнь, начало которой отмечено печатью хмельного праздника и любви.

Но вот ближе к концу текста он, будто старик, с болью вспоминающий давно ушедшие дни, говорит:

Юность моя не была ли однажды ласковой, героической, сказочной, на золотых страницах о ней бы писать?

Однако Рембо, испытывающий столь горькие сожаления, этот тоскующий старик, которому всего двадцать лет, уже охвачен другой страстью – стремлением к систематическому обустройству собственной жизни, и поэтому он пишет отречение, напоминающее эпитафию над могилой пагубного могущества эмоциональных порывов, нарциссического отношения к самому себе и непреходящего разгула страстей:

Я, который называл себя магом или ангелом, освобожденным от всякой морали, я возвратился на землю, где надо искать себе дело и соприкасаться с суровой реальностью.