Фридрих Ницше - О власти

В таком состоянии в «оправдании» нуждается как раз добро, то есть оно должно обрести некую злую и опасную подоплеку или заключать в себе некую грандиозную глупость – только так оно еще может понравиться.

Животное начало уже не вызывает больше ужаса; предприимчивая и счастливая игра сил в человеке в пользу животного – в такие времена самая триумфальная форма духовности.

Человек отныне уже достаточно силен, чтобы дозволить себе стыдиться своей веры в бога: теперь ему вновь можно разыгрывать роль advocatus diaboli [252] Адвоката дьявола ( лат .). .

Если он in praxi и выступает за сохранение добродетели, то лишь по сторонним причинам, которые позволяют распознать и оценить в добродетели тонкость, хитрость, жажду власти или наживы в самых разнообразных их проявлениях.

Но и этот пессимизм силы тоже завершается абсолютной теодицеей, то есть абсолютным утверждением мира, – но в силу причин, по которым прежде ему, миру, всегда говорили только «нет», – и таким образом, утверждает концепцию этого мира как идеала, действительно достигнутого и наивысшего из возможных.

1020. Основные виды пессимизма:

Пессимизм впечатлительности (сверхраздражительность с преобладанием чувства недовольства и хандры);

Пессимизм «несвободной воли» (иначе говоря: нехватка сдерживающих сил в ответ на раздражители);

Пессимизм сомнения (боязнь всего прочного, непреложного в своей осязаемости и «схватываемости»);

соответствующие этим видам психологические состояния можно все сразу наблюдать в сумасшедшем доме, хотя и с некоторой долей преувеличения. Равно как и «нигилизм» (пронизывающее чувство «ничто»).

Куда, однако, отнести моральный пессимизм Паскаля? Метафизический пессимизм ведической философии? Социальный пессимизм анархистов (или Шелли)? Сострадательный пессимизм (как у Толстого, Альфреда де Виньи)?

– Не есть ли это все точно так же феномены распада и заболевания?.. Эксцессивное придание чрезмерной важности моральным ценностям, или «потусторонним» фикциям, или социальным недугам, или страданию вообще? Всякое такое преувеличение одной отдельно взятой точки зрения уже само по себе есть признак заболевания. Равно как и перевес «нет» над «да!».

С чем это нельзя путать: с радостью в отрицании словом и делом от неимоверной силы и интенсивности да-сказания, что свойственно всем изобильным и могущественным людям и эпохам. Это как бы роскошь, также и форма храбрости, желание лицом к лицу предстать перед страшным; симпатия к ужасному и гадательному, потому что и сам человек, среди прочего, ужасен и гадателен: дионисийское в воле, духе и вкусе.

1021. ПЯТЬ МОИХ «НЕТ»

1. Моя борьба против чувства вины и против вмешательства понятий наказания в физический и метафизический мир, равно как и в психологию, и в истолкование истории. Познание обморализации всех предыдущих философий и ценностных систем.

2. Распознание мною наново и демонстрация в его истинной сути традиционного идеала, а именно, христианского, даже при том, что догматическая форма христианства себя изжила. Опасность христианского идеала кроется в его ценностных эмоциях, в том, что способно обойтись без понятийного выражения: моя борьба против латентного христианства (например, в музыке, в социализме).

3. Моя борьба против ХVIII века Руссо, против его «природы», против его «доброго человека», его веры в господство чувства – против размягчения, ослабления, обморализации человека: это идеал, рожденный из ненависти к аристократической культуре и in praxis означающий примат необузданных чувств обиды, идеал, изобретенный как боевой штандарт – моральность чувства вины христианина, моральность чувства обиды (излюбленная поза черни).

4. Моя борьба против романтизма, в котором скрещиваются христианские идеалы и идеалы Руссо, но вместе с тем и тоска по древним временам клерикально-аристократической культуры, по virtu, по «сильному человеку» – все вместе нечто чрезвычайно гибридное; ложная, поддельная разновидность более сильной человеческой породы, которая ценит экстремальные состояния вообще и в них видит симптом силы («культ страсти») – имитация самых экспрессивных форм, furore espressivo [253] Экспрессивная ярость ( итал .). , не от полноты, а от недостатка. Что в XIX веке можно более или менее считать рожденным от полноты, от всего сердца: легкую музыку и т. д.; – среди писателей, например, Штифтер и Готтфрид Келлер являют знаки большей силы, внутреннего благополучия, чем… Большие достижения в технике, изобретательность, естественные науки, история (?): все это относительные произведения силы XIX столетия, продукты его веры в себя.

5. Моя борьба против засилия стадных инстинктов, после того, как наука стала делать с ними одно общее дело; против утробной ненависти, с которой воспринимается всякая иерархия рангов и дистанция.

1022. Из распирающего чувства полноты, из напряжения сил, которые непрестанно растут внутри нас и еще не умеют разрядиться, возникает состояние, как перед грозой: природа, которая есть мы, омрачается. И это тоже – пессимизм… Учение, способное положить такому состоянию конец, тем, что оно повелевает что-то, внедряет переоценку ценностей, благодаря которой накопленным силам указывается путь, указуется их «куда?», после чего они разражаются делами и молниями – такое учение вовсе не обязательно должно быть учением о счастье: высвобождая ту силу, что мучительно, до боли томилась под спудом, оно приносит счастье.

1023. Радость наступает там, где есть чувство могущества.

Счастье – в охватившем всего тебя сознании могущества и победы.

Прогресс: усиление типа, способность к великому стремлению: все остальное – ошибка, недоразумение, опасность.

1024. Период, когда замшелый маскарад и моральная принаряженность аффектов вызывают отвращение: голая природа, когда количественные признаки силы как решающие попросту признаются (как определяющие ранг), когда снова господствует размах как следствие великой страсти.

1025. Все страшное ставить на службу себе – по отдельности, шаг за шагом, попытка за попыткой: так требует задача культуры; но покуда культура еще не стала достаточно сильной, она вынуждена это страшное побарывать, умерять, вуалировать, даже проклинать…

Всюду, где культура впервые пригубляет зло, она в связи с этим изъявляет отношения страха, то есть слабость…

Тезис: всякое добро есть поставленное на службу зло былых времен. Мерило: чем страшнее и неистовей страсти, которые может позволить себе эпоха, народ, отдельный человек, ежели ему хочется употребить их как средство, – тем выше стоит их (его) культура. – Чем посредственней, слабей, раболепнее, трусливей человек, тем больше будет он пробовать себя во зле: царство зла в нем наиболее поместительно, самый низкий человек будет видеть царство зла (то есть царство запретного и враждебного ему) повсюду.