Джорджо Агамбен - Homo sacer. Чрезвычайное положение

Антитеза монархической власти ( Herrschermacht ) и способности властвовать ( Herrschvermögen ) породила своеобразную, лишь по видимости обусловленную жанром черту барочной драмы, осмысление которой возможно лишь на фоне учения о суверенитете. Это неспособность тирана принимать решение ( Entschlußfähigkei ). Государь, которому надлежит принимать решение о чрезвычайном положении, при первой же возможности обнаруживает почти полную неспособность принимать решение [165] Там же. С. 57. .

Разделение суверенной власти и ее применения в точности соответствует разделению между нормами права и нормами осуществления права, на котором в «Диктатуре» основывается комиссарская диктатура. На введенное Шмиттом в «Политической теологии» понятие решения, которое стало ответом на беньяминовскую критику диалектики учредительной и учрежденной власти, Беньямин откликнулся анализом шмиттовского различения между нормой и ее применением. Суверен, который каждый раз должен принимать решение о чрезвычайном положении, является именно тем местом, где разделяющий тело права разлом становится незаполняемым: между Macht и Vermögen, властью и ее применением, открывается разрыв, который никакое решение не в состоянии заполнить.

Следствием этого дальнейшего смещения становится трансформация парадигмы чрезвычайного положения из чуда, каким она была в «Политической теологии», в катастрофу. «Ведь антитезой исторического идеала реставрации является идея катастрофы. Эта антитетика и сформировала теорию чрезвычайного положения» [166] Там же. С. 52. .

Неверное исправление, внесенное в текст Gesammelte Schriften [167] Собрание сочинений (нем.). Речь здесь идет об изданном в 1972–1989 годах в Франкфурте–на–Майне полном собрании сочинений Беньямина, в которое вошли почти все его работы и архивные документы. Беньямина, не позволило в полной мере оценить последствия этого смещения. Там, где беньяминовский текст декларировал: Es gibt eine barocke Eschatologie («существует барочная эсхатология»), редакторы с необычайным пренебрежением к какой–либо филологической осторожности исправили: Es gibt keine… — «барочной эсхатологии не существует» [168] Там же. , хотя следующий пассаж являлся логически и синтаксически связанным с оригинальным прочтением: «и именно отсюда механизм, который собирает и экзальтирует все земное, прежде чем его настигнет конец (dem Ende)». Барокко знает eschaton, конец времен; но, как сразу уточняет Беньямин, этот eschaton пуст, ему не знакомы ни искупление, ни освобожденный потусторонний мир, он остается имманентным времени:

Потусторонний мир освобождается от всего того, в чем присутствует даже легчайшее дыхание мира, и барокко отбирает у него множество вещей, обычно не поддающихся какой бы то ни было артикуляции (Gestaltung), выводя их на свет в их высшем подъеме в грубом виде, чтобы освободить последние небеса и, превратив в вакуум, сделать их способными однажды с катастрофической силой поглотить землю [169] Там же. .

Именно подобная «белая эсхатология» — которая не ведет землю в освобожденный потусторонний мир, но отдает ее абсолютно пустому небу — формирует барочное чрезвычайное положение как катастрофу. И именно эта белая эсхатология разрывает соответствие суверенной власти и трансцендентности, монарха и Бога, определявшее шмиттовскую политическую теологию. В то время как у Шмитта суверен «отождествляется с Богом и занимает в государстве место, в точности аналогичное тому, какое полагается в мире Богу картезианской системы» [170] Шмитт, Карл. Политическая теология. М.: Канон–Пресс–Ц, 2000. С. 71. , у Беньямина суверен «заключен в тварном мире, он — владыка смертных созданий, однако сам остается таким созданием» [171] Беньямин, Вальтер. Происхождение немецкой барочной драмы. М.: Аграф, 2002. С. 74. .

Эта решительная ре–дефиниция суверенной функции предполагает иную ситуацию чрезвычайного положения. Оно больше не представляется тем порогом, который гарантирует связь между внутренним и внешним, между аномией и юридическим контекстом в силу закона и который действует во время своей временной приостановки: скорее оно является зоной абсолютной неразличимости между аномией и правом, где сфера творения и правовой порядок вовлечены в один и тот же катастрофический процесс.

Несомненно, решающим документом в досье Беньямин — Шмитт является восьмой тезис о понятии истории, составленный Беньямином за несколько месяцев до смерти.

Традиция угнетенных, — читаем мы здесь, — учит нас, что переживаемое нами «чрезвычайное положение» — не исключение, а правило. Нам необходимо выработать такое Понятие истории, которое этому отвечает. Тогда нам станет достаточно ясно, что наша задача — создание действительно чрезвычайного положения (wirklichen Ausnahmezustands), тем самым укрепится и наша позиция в борьбе с фашизмом [172] Цит. по: Беньямин, Вальтер. О понятии истории // Новое литературное обозрение. № 46. 2000. С. 81–90. .

Тот факт, что чрезвычайное положение стало правилом, это не просто доведение до предела того, что в «Происхождении немецкой барочной драмы» представлялось его неразличимостью. Не следует забывать, что и Беньямин, и Шмитт видели перед собой государство — нацистский рейх, — в котором чрезвычайное положение, объявленное в 1933 году, так и не было отменено. То есть с юридической точки зрения Германия находилась в ситуации суверенной диктатуры, результатом которой должно было стать решительное упразднение Веймарской конституции и установление новой конституции, фундаментальные особенности которой Шмитт старается определить в серии статей, написанных между 1933 и 1936 годами. Однако Шмитт не мог принять того, что чрезвычайное положение целиком смешивалось с правилом. Уже в «Диктатуре» он утверждал, что если рассматривать любой законный порядок лишь как «латентную или периодически возобновляющуюся диктатуру» [173] Шмитт, Карл. Диктатура: от истоков современной идеи суверенитета до пролетарской классовой борьбы. СПб.: Наука, 2005. С. 16. , то дать адекватное определение понятию диктатуры невозможно. «Политическая теология», несомненно, безоговорочно признавала примат исключения, так как оно делало возможным установление сферы нормы; но если правило в этом смысле «существует только благодаря исключению» [174] Шмитт, Карл. Политическая теология. М.: Канон–Пресс–Ц, 2000. С. 29. , то что происходит, когда исключение и правило становятся неразличимыми?

В шмиттовской перспективе функционирование правового порядка опирается в конечном счете на диспозитив чрезвычайного положения, цель которого — обеспечить применение нормы через временное приостановление ее действия. Когда исключение становится правилом, машина более не может функционировать. Таким образом, неразличимость нормы и исключения, сформулированная в восьмом тезисе Беньямина, объявляет шах теории Шмитта. Суверенное решение уже не в состоянии реализовывать задачу, которую ставила перед ним «Политическая теология»: правило, которое теперь совпадает с тем, благодаря чему оно живет, пожирает само себя. Но именно такое смешение исключения и правила реализовал Третий рейх, и то упорство, с каким Гитлер организовывал свое «двойное государство», не издавая новой конституции, служит тому подтверждением (в этом смысле попытка Шмитта определить новое материальное отношение между фюрером и народом в нацистском рейхе была обречена на провал).