Карлос Кастанеда - Отдельная реальность

Дон Хуан открыл гноящуюся рану в моей жизни. Я почувствовал головокружение, был потрясен. Источник неослабленной печали заструился во мне, я был побежден им. Я чувствовал тяжесть своих действий на себе. Воспоминание об этом маленьком курносом мальчике, чье имя было Хоакин, произвело на меня такую явную боль, что я заплакал. Я сказал дону Хуану о моей печали из-за этого мальчика, который никогда не имел ничего, – этот маленький Хоакин не имел денег, чтобы пойти к врачу, и его рука так и не срослась правильно. И все, что я должен был дать ему, это мои детские победы. Поэтому я чувствовал стыд.

– Будь в мире, чудак, – сказал дон Хуан повелительно. – ты отдал достаточно. Твои победы были сильными, и они были твоими. Ты отдал достаточно. Теперь ты должен изменить свое обещание.

– Как я изменю его? Я просто скажу так?

– Обещание не может быть изменено просто говорением так. Может быть, очень скоро ты сможешь узнать, что надо делать, чтобы изменить его. Тогда, возможно, ты даже будешь видеть.

– Можешь ты дать мне какие-нибудь указания, дон Хуан?

– Ты должен терпеливо ждать, зная, что ты ждешь, и зная, зачем ты ждешь. Это путь воина. И если есть повод для выполнения твоего обещания, тогда ты должен сознавать, что ты выполняешь его. Тогда придет время, когда твое ожидание кончится, и ты не должен будешь больше чтить свое обещание. Ты ничего не можешь сделать для жизни этого маленького мальчика. Только он мог аннулировать это действие.

– Но как он может?

– Посредством узнавания, чтобы свести его желания к нулю. Пока он думает, что он был жертвой, его жизнь будет адом. Пока ты думаешь так же, твое обещание будет действительным. То, что делает нас несчастными – это желание. Однако, если мы научимся сводить свои желания к нулю, малейшая вещь, которую мы получим, будет истинным даром. Будь в мире, ты сделал добрый дар Хоакину. Быть бедным или хотеть – это только мысль; и точно так же мысль ненавидеть или быть голодным, или страдающим от боли.

– Я не могу в действительности поверить этому, дон Хуан. Как может голод или боль быть только мыслью?

– Теперь для меня они только мысли. Это все, что я знаю. Я прошел эту ступень. Сила одолеть его – это все, что мы имеем для того, чтобы противостоять силам жизни; без этой силы мы являемся только мусором, пылью на ветру.

– У меня нет сомнения, что ты добился этого, дон Хуан, но как может простой человек вроде меня или маленького Хоакина добиться этого?

– Это наша задача, как отдельных личностей – противостоять силам нашей жизни. Я говорил это тебе уже несчетное число раз; только воин может выжить. Воин знает, что он ждет, и он знает, чего он ждет; и когда он ждет, он ничего не хочет, поэтому, какую бы маленькую вещь он ни получил, она больше, чем он может взять. Если он хочет есть, он найдет путь, потому что он не голоден; если что-либо ранит его тело, он находит способ, чтобы остановить это, потому что он не страдает от боли. Быть голодным или страдать от боли означает, что человек покинул самого себя и больше уже не воин, и сила его голода или его боли уничтожает его.

Я хотел отстаивать свое мнение, но остановился, потому что я понял, что спором я создаю барьер, чтобы защитить себя от разрушительной силы велилепной победы дона Хуана, которая затронула меня так глубоко и с такой силой. Как он знает? Я подумал, что, может быть, я рассказал ему историю о курносом мальчике во время одного из моих глубоких состояний необычной реальности. Я не припоминал, что я говорил ему, но мое неприпоминание при таких условиях было предполагающимся.

– Как ты узнал о моем обещании, дон Хуан?

– Я видел его.

– Ты видел его, когда и принимал мескалито, или когда я курил твою смесь?

– Я видел его сейчас. Сегодня.

– Ты видел всю вещь?

– Ты снова начал. Я же сказал тебе, что нет смысла говорить о том, на что похоже видение. Это пустое.

Я не настаивал больше. Эмоционально я был убежден.

– Я также дал клятву однажды, – неожиданно сказал дон Хуан.

Звук его голоса заставил меня вздрогнуть.

– Я обещал отцу, что я буду жить, чтобы уничтожить его убийц. Я носил это обещание с собой долгие годы. Теперь обещание изменено. Я не интересуюсь больше уничтожением кого-нибудь я не ненавижу мексиканцев. Я не ненавижу никого. Я узнал, что бесчисленные пути каждого пересекаются в собственной жизни – все равны. Угнетатель и угнетаемый встречаются в конце, и единственная вещь, которая преобладает, это то, что жизнь была в целом слишклм короткой для обоих. Сегодня я чувствую печаль не потому, что моя мать и отец умерли таким путем, каким они умерли; я чувствую печаль потому, что они были индейцами. Они жили, как индейцы, и умерли, как индейцы, и никогда не знали, что они были, прежде всего, людьми.

Я снова посетил дона Хуана 30 мая 1969 года и прямо сказал ему, что я хотел проникнуть в «видение». Он покачал головой отрицательно и засмеялся, и я почувствовал необходимость протестовать. Он сказал мне, что я должен быть терпелив и было неподходящее время, но я упрямо настаивал, что я был готов.

Он не казался раздраженным моими изводящими просьбами. Он старался, тем не менее, сменить тему. Я не поддался и попросил его посоветовать, что мне делать, чтобы преодолеть мое нетерпение.

– Ты должен действовать, как воин, – сказал он.

– Как?

– Каждый учится действовать, как воин, действием, а не разговором.

– Ты говорил, что воин думает о своей смерти. Я делаю это все время, но, очевидно, этого недостаточно.

Казалось, что у него взрыв нетерпения, и он даже зачмокал губами. Я сказал ему, что я не хотел его рассердить и что, если я не нужен ему здесь, в его доме, то я готов уехать обратно в лос-анджелес. Дон Хуан мягко погладил меня по спине и сказал, что я знал, что значит быть воином.

– Что я должен делать, чтобы жить, как воин? – спросил я.

Он снял шляпу и почесал виски. Он пристально посмотрел на меня и улыбнулся.

– Ты любишь все, выраженное в словах, не так ли?

– Мое сознание работает таким путем.

– Оно не должно так работать.

– Я не знаю, как измениться. Вот почему я прошу тебя рассказать мне точно, что нужно делать, чтобы жить, как воин; если бы я знал это, я мог бы найти способ приспособиться к этому.

Он, должно быть, подумал, что мое заявление забавно и долго хохотал, хлопая меня по спине.

У меня было чувство, что он собирается попросить меня уехать в любую минуту, поэтому я быстро сел на мой соломенный мат лицом к нему и начал задавать вопросы. Я хотел знать, почему я должен ждать.

Он объяснил, что если я буду пытаться «видеть» беспорядочным образом прежде, чем «залечу раны», которые я получил в битве со стражем, могло случиться, что я встречу стража снова, даже хотя я и не ожидал этого. Дон Хуан заверил меня, что никто в таком положении не был бы способен перенести такую встречу.