Борис Чичерин - Собственность и государство

Во всяком случае замена множества мелких домовладельцев одним всеобщим домовладельцем, городом, нисколько не уменьшит проистекающего от монополии зла. Выгодное положение все-таки останется выгодным положением, а потому за него придется платить дороже. Если бы город вздумал брать одинаковую плату за помещения на бойком месте и в глухом и отдаленном переулке, он этим предоставил бы только чрезмерные преимущества одним нанимателям перед другими. Всякий захотел бы получить дешевую квартиру на хорошем месте, а так как на всех не достало бы помещения, то пришлось бы или метать жребий, или прибегать к каким-нибудь другим искусственным способам распределения. Сам Адольф Вагнер признает, что не в удовлетворении нанимателей заключается польза предлагаемой им меры, а в устранении тяжелой зависимости частного лица от другого частного лица, в присвоении выгод от возрастающих цен не праздному домохозяину, а деятельной общине, наконец, в уничтожении одного из самых дурных видов спекуляции, какие встречаются в народном хозяйстве.

Трудно понять, каким образом от достижения этих целей может произойти какая бы то ни было польза для народного хозяйства. Почему, в самом деле, зависимость нанимателя от домохозяина представляется более тяжелою, нежели зависимость того же нанимателя от городского управления? Частный домохозяин может поднять цену; но ведь и город может сделать то же самое. Разница лишь та, что для частного домовладельца пустующая квартира составляет существенный ущерб его имуществу, а для города весьма ничтожный. Можно думать также, что от частного домовладельца легче добиться переделок и поправок, нежели от городского управления, занятого обширными делами и изъятого от всякого состязания, а потому совершенно равнодушного к удобствам тех или других частных нанимателей. Пришлось бы действовать путем личных происков или возводить переделку каждого помещения на степень общественного вопроса. Но ведь такое положение гораздо более невыносимо, нежели отношения частного найма. В сущности, когда Вагнер говорит вообще о тяжелой зависимости от частных лиц и об эксплуатации одних другими, то в этом трудно видеть что-нибудь, кроме общей фразы, заимствованной из социалистического арсенала. Без сомнения, всегда были и будут случаи, где, с одной стороны, является нужда, а с другой - притеснение. Есть немилосердные домохозяева, прогоняющие бедных нанимателей, точно так же есть немилосердные кредиторы, требующие уплаты от бедных должников. Но из первого столь же мало можно вывести общее заключение против частных квартир, как из последнего против частных долгов. Такого рода прием не может иметь притязания на научное значение.

Точно так же нельзя не причислить к пустой фразеологии противопоставление "праздного" домохозяина "деятельной" общине. Справедливо, что цены на квартиры могут возрасти вследствие прилива народонаселения и что эта выгода при замене частной собственности городскою достанется не частному лицу, а обществу. Но может случиться и обратное движение, и тогда город разорится. Самая прибыль от возвышения цен с избытком покроется увеличением расходов и уменьшением доходов, неизбежно связанных с заменою частной деятельности общественною. И тут вместо тысячей частных лиц, движимых собственным интересом, является юридическое лицо с общими задачами, с громадным управлением и со всеми темными сторонами бюрократического делопроизводства. Конечно, общество не будет спекулировать, как частные лица; распоряжаясь общественными деньгами, оно не имеет даже на это права. Спекуляция будет устранена; но зато город лишится и выгод спекуляции. Будет меньше построек, меньше квартир, следовательно более тесноты. Личная предприимчивость и самодеятельность, составляющие главный источник народного богатства, совершенно исчезнут из этой области. Вместе с тем для богатого и бедного равно закрывается возможность приобрести в городе свой собственный дом и основать там свой домашний очаг. Если, наконец, мы ко всему этому прибавим, что городское управление может находиться в весьма неблагонадежных руках, если мы вспомним неразлучную с общественным самоуправлением борьбу партий и подумаем, что распределение жилищ тысячей и даже миллионов людей может находиться всецело в руках большинства, выбранного чернью, чему пример представляют некоторые нынешние муниципальные советы в западной Европе, то мы несомненно придем к убеждению, что предложенная Вагнером мера есть не более как одна из тех странных фантазий, которые рождаются в головах социалистов кафедры и которые идут прямо вразрез с требованиями действительной жизни. Все то зло, которое чувствуется иногда в больших городах, может только удесятериться вследствие превращения частной собственности в общественную. Относительно же малых городов подобная мера лишена всякого смысла.

Не более веса имеют и доводы в пользу общинной собственности в селе. Но приверженцы последней могут по крайней мере опираться на исторические примеры. Сосредоточение всей городской собственности в руках общины никогда не существовало на деле; это не более как мечта новейших социал-политиков. Сельское же общинное владение составляло первоначальную форму поземельной собственности во всем человечестве; оно имеет свою многовековую историю и доныне еще сохраняются многочисленные его остатки. Чтобы понять гражданское и экономическое его значение, мы должны бросить взгляд на историческое развитие этого учреждения.

Было время, когда общинное владение считалось особенностью тех или других народов. Новейшие исследования показали всеобщее его распространение на низших ступенях общественного быта. Корень его лежит в кровной связи, под влиянием которой жило первобытное человечество. Гражданский порядок составляет плод позднейшего развития; первоначально люди не знали иного союза, кроме кровного родства. Этот союз заменял им все остальное; в нем исчезла самая личность, которая только вследствие многовекового развития пришла к сознанию своей самостоятельности и своей свободы. Как уже было сказано выше, лицо первоначально не выделяется из окружающей его среды, и такою средою является именно кровный союз.

Вследствие этого при первоначальном занятии земли люди обыкновенно селятся не в одиночку, а племенами и родами. Род есть разросшаяся семья, племя - разросшийся род. Последнее раскидывается на более или менее широкое пространство; роды же остаются соединенными на местах: они образуют первобытные общины. Так как здесь не выделилось еще лицо с своими самостоятельными интересами, то здесь нет и частной собственности. Первоначально хозяйство ведется сообща, и произведения разделяются между членами союза. Затем, когда род разрастается и из него выделяются отдельные семьи, каждая из них обрабатывает свой участок; но она получает его только в виде временного владения. Собственником является образующий общину род, и поля переделяются между отдельными домохозяевами, либо ежегодно, либо по истечении известного периода. Так как все члены рода равны, то они получают равные участки; только старшие, имеющие власть, могут получать лишнее. Таково было устройство сельской общины у древних германцев, у кельтов; такие же учреждения сохранились доселе у разнообразнейших народов в отдаленнейших местах земного шара. Мы находим их в Индии, на Яве. В Индии доселе община держится сознанием кровного родства, действительного или мнимого, которое заменяет действительное, когда естественная связь наконец слабеет. Все члены общины считают себя происходящими от одного родоначальника, и если принимаются посторонние, то они вступают в те же отношения и подчиняются тому же распорядку [189].