Борис Чичерин - Собственность и государство

Несмотря на это уверение, мы не можем не сказать, что тут господствует значительная путаница понятий. Что личный интерес не всегда действует как однородная и равномерная сила, в этом никто никогда не сомневался. Всякий экономист, к какой бы школе он ни принадлежал, знает, что есть люди, понимающие свой интерес и не понимающие, расчетливые и не расчетливые, увлекающиеся и благоразумные, обогащающиеся и разоряющиеся. Никто не сомневается и в существовании нравственных влияний. Сам Адольф Вагнер говорит, что "защитники системы свободного соперничества не могут не признать и только в виде исключения не признают значения и правомерности этих сил" (§ 133). Поэтому совершенно напрасно приписывать им мнение, будто личный интерес действует как естественная сила, не подчиняющаяся нравственным влияниям и избавляющая человека от всякой ответственности. Экономисты, в противоположность социалистам, стоят именно за свободу, а где есть свобода, там есть и ответственность. Рошер прямо даже это высказывает [123]. Свобода имеет свои законные границы, юридические и нравственные, которые человек может преступать, но которые, тем не менее, вечно остаются высшею нормою его деятельности. Вопрос состоит вовсе не в том: должен ли человек в своей хозяйственной деятельности соображаться с нравственными законами или нет? На это не может быть двух ответов. Если человек нарушает юридический закон, он подлежит наказанию; если, держась в пределах юридического закона, он преступает нравственный закон, он не подлежит наказанию, но он подлежит осуждению. Экономисты и социалисты на этот счет согласны. Вопрос заключается не в границах, а в содержании деятельности, в тех побуждениях, которыми руководится человек, и в том, кто является судьею этих побуждений?

Каким побуждением определяется свободная деятельность человека в промышленной области, личным интересом или чувством долга, стремлением к хозяйственной выгоде или бескорыстною любовью к людям? Когда он пашет землю, заводит фабрики, торгует, посылает корабли свои в отдаленные страны, когда он дает и получает кредит, имеет ли он целью получить прибыль, или облагодетельствовать своих ближних? Всякая торговая сделка служит на это ответом. Во всякой сделке взвешиваются обоюдные выгоды, и на этом основании производится мена. Нравственные же требования полагают только границы действия личного интереса: каждая из договаривающихся сторон имеет право искать своей выгоды, но не обманывая другой и не употребляя осужденных нравственностью средств, причем судьею, как своих выгод, так и своих нравственных побуждений, остается отдельное лицо. Сами социалисты кафедры, как мы видели, когда они излагают общие основания хозяйственной деятельности, признают личный интерес движущею ее пружиною; но в приложении все у них смешивается, и мы, к удивлению, находим у Вагнера систему благотворительности, поставленную наряду с частною промышленностью, как будто это две отрасли, которые можно сопоставить, как истекающие из одного общего начала, или как два вида одного и того же рода. Между тем, если мы возьмем приведенное выше определение хозяйства, которое дается самим Вагнером, то мы увидим, что благотворительность вовсе под него не подходит. Благотворительность не руководится экономическим принципом; она не рассчитывает, насколько приобретенное лицом богатство превосходит приложенный к нему труд. В отличие от промышленной деятельности благотворительность ничего не производит и не приобретает, а приобретенное иным путем употребляет на чужую пользу, руководствуясь не хозяйственным расчетом, а бескорыстною любовью к ближнему. Благотворительность и хозяйственная деятельность в своих основаниях противоположны друг другу; а потому поставление их рядом как двух видов одного рода, составляет чудовищное посягательство на логику.

Такое же смешение понятий мы встречаем и у Шмоллера. У него личный интерес представляется в виде естественной силы, которая получает окраску, форму и направление от нравственных деятелей. Под именем нравственных деятелей он разумеет все, что дает известную правильность человеческим действиям. "Без твердых нравов, - говорит он, - нет рынка, нет мены, нет денежного оборота, нет разделения труда, нет каст, нет рабов, нет государственного быта" [124]. Как будто рынок, мена, денежный оборот и разделение труда не суть произведения того же самого личного интереса, побуждающего человека к промышленной деятельности! Не говорим о кастах, рабах и государственном быте, которые приведены тут единственно для затемнения дела. Личный интерес можно, пожалуй, сравнивать с паром, движущим машину, но не надобно забывать, что этот пар есть внутреннее свойство свободного лица, которое само дает своей деятельности окраску и форму, и направление. Преследуя свой личный интерес, человек, без сомнения, должен соображаться с требованиями окружающего его мира как физического, так и нравственного. Действуя на природу, он должен подчиняться ее законам; приходя в соприкосновение с свободою других лиц, он встречает преграды, полагаемые юридическим порядком, который он не может преступить, не подвергаясь наказанию; наконец, в своей совести он находит нравственный закон, который он не может нарушать, не посягая на свое человеческое достоинство. Но именно в последнем случае единственным судьею является его личная совесть, от которой зависит, соблюдать закон или нет. Поэтому всякое приложение нравственных начал к экономической области должно обращаться исключительно к личной совести. Кроме нравственной проповеди, из этого ровно ничего нельзя вывести.

Иное дело, если бы нравственный закон сделался принудительным; в таком случае он мог бы стать определяющим началом экономических отношений. Это и есть, как мы видели, требование коммунистов, и к этому же клонится учение, которое, смешивая нравственность с хозяйством, хочет основать нравственную науку народного хозяйства. Адольф Вагнер прямо признает заблуждением резкое разделение права и нравственности в экономической области, где, по его мнению, смотря по обстоятельствам, уместна иногда юридическая и в случае нужды принудительная, иногда же свободная нравственная регламентация (Grundlegung, § 133. С. 196). В выноске к этому месту он замечает, что если неправильно полное смешение права и нравственности, которое господствовало в прошедшем столетии в школе Вольфа, то столь же неверно и полное их разделение, установленное Кантом. Именно границы права и нравственности, говорит Вагнер, подвержены историческим переменам. В настоящее время представляется желательным возвращение в некоторой мере к старому воззрению.