Николай Никулин - Пока Фрейд спал. Энциклопедия человеческих пороков

Эразм Роттердамский – другой великий мастер, можно сказать, гений иронии, вдохновляющий «Энциклопедию пороков». Казалось бы, его «Похвала глупости» должна бы быть гневным разоблачением глупости, а между тем это действительно похвала, хотя и похвала ироническая. По отношению к схоластической учёности, к чистой, абстрактной разумности сама жизнь – глупость, но без этой глупости не будет самой жизни. Заслуживает внимания предположение, что самоубийство, в сущности, совершенно рационалистический акт, а ему противится сама жизнь иррационалистической стихией бессознательного. Рационалистический культ республиканских добродетелей выстроил в революционной Франции гильотину, на которой, правда, погибли те, кто её строил. Террор во все времена основывался на идее добродетели, не совместимой с живой, чувственной, «порочной» жизнью. При этой устрашающей иссушающей угрозе, объявляющей пороками все проявления человеческой жизни, человек просто перестал бы существовать, если бы не смех, образовавший то, что русский мыслитель Михаил Бахтин назвал смеховой культурой. На этой смеховой культуре основывается книга Николая Никулина. Сквозь каждую её страницу проступает бессмертное латинское изречение: Homo sum, et nihil humanum a me alienum puto. Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо.

Подобно Бальзаку, я имею смелость сказать, что пишу исключительно для людей живых в своих суждениях. Или, проще говоря, для тех, кто любит литературу.

В книге вы не найдете нравоучительных пассажей. Потому что это скучно. «Милей всего писать не с плачем, а со смехом», – писал Рабле, и, скажем прямо, французский классик сделал очень много для того, чтобы высмеять общественные пороки.

Писано это не в дидактических целях, а эстетических – я не старался рассказать о том, какими должны быть люди, а старался найти красоту в том, какими люди являются на самом деле. В этом смысле «Энциклопедия» не столько философский трактат или учебник по психологии, сколько художественное произведение, так как часто обращается к фантазии, вымыслу и юмору. А без последнего трудно достигнуть исследовательской глубины.

Джованни Боккаччо в своем труде «Генеалогии языческих богов» резонно замечает, что некоторые люди считают поэтов «преступными учителями порока». Под «поэтами» разумея всех людей, хоть раз бравшихся за перо. Такое брезгливое отношение пошло еще от философа Платона, который не видел места художникам в «идеальном государстве». Во-первых, они своенравны и не подчиняются всеобщим законам, а во-вторых, в своих произведениях копируют то, о чем не имеют профессионального представления.

И если бы не Аристотель, своевременно сказавший: «Платон мне друг, но истина дороже», быть может, мы так и прожили бы всю свою жизнь с запретом на воображение. Мало того что Аристотель подчеркнул большое значение искусства, так еще и отметил: сильные чувства, такие как смех и страдания, позволяют человеку выйти на новый уровень понимания действительности.

Именно в комедиях, где безраздельно царил смех, высмеивались общественные пороки – без назидательного пафоса, с легкомысленной издевкой.

Теофраст, ученик Аристотеля, в IV веке до нашей эры написал трактат под незамысловатым названием «Характеры», где описал 30 типов человеческой личности: болтун, притворщик, хвастун, трус и т. д. Науки психологии тогда еще не существовало, о внутреннем мире человека догадывались, но смутно. Яркие внешние поступки и квалифицировались как проявления характера человека. И конечно, именно пороки – а что может быть ярче? – определяли тип этого характера.

В XVII веке Жан де Лабрюйер с высоты философии просвещения написал трактат «Характеры, или Нравы нынешнего века», высмеяв дурные наклонности французского общества. Он предложил свою классификацию пороков, отличную от Теофрастовой.

Число пороков растет, и едва ли ученые, философы, теологи и культурологи придут к единому мнению о том, сколько их всего на свете.

Но без них жизнь лишилась бы своей важной составляющей. Да и смеяться было бы не над чем!

С некоторым трепетом в сердце я отдаю на общественный суд труд, над которым корпел денно и нощно, задыхаясь от смеха и впадая в отчаяние, изобретая ловкую риторическую фразу и жалуясь на отсутствие вдохновения, примеряя пороки на себя и с яростью их отвергая.

Мудрость мира сосредоточилась в этой книге. Читая ее, вы приобщаетесь к мыслям древних. О последнем я просто не мог не упомянуть, дабы придать пущей значительности моему труду.

Мне известно, что критикам уготовано обычаем судить и умножать число умозрительных суждений. Вы так и ждете, когда писатель неловко оступится и позволит себе лишнее словцо, которое с эпикурейским наслаждением вы растолкуете в угоду затейливой оценке. Ваше чтение с пристрастием, безусловно, имеет успех средь своих собратьев. Но я пишу для читателя, который значится по другому ведомству. Поэтому без опаски берусь за перо, ибо мысли мои зачаты вне школьных классов злословия.

Здесь содержится столько же научности, сколько способен позволить себе поэтический вымысел («fiction poeticque», как называли такой жанр французские поэты эпохи Возрождения, прозванные великими риториками). Поэтому автор дерзко позволяет себе цитировать знаменитых мыслителей прошлого, пренебрегая правилами оформления ссылок в научных работах. Можно считать приведенные цитаты больным вымыслом самого писателя, а можно просто поверить ему на слово – что они действительно когда-либо были написаны или произнесены. Но эти ссылки на авторитеты необходимы из соображений этических (аморально присваивать себе чужие мысли) и риторических – во славу красивой фразе. Ибо, как говорил французский ритор Жак Легран, последователь Боккаччо, «…ссылка есть не что иное, как умение кстати применить к тому, о чем говоришь, некие истории либо некие выводы». Впрочем, для самых любопытных в конце книги будет помещена библиография, из которой вы узнаете, как много прочитал автор, как богата его эрудиция и из каких произведений он черпал вдохновение при написании.