Платон - Собрание сочинений. Том 3

Весьма запутанной и неясной является также и пятиступенчатая иерархия благ, которой кончается диалог (66а — d). Во-первых, ни о каком благе самом по себе здесь уже нет речи, хотя именно оно раньше было объявлено причиной смешения (65а). Во-вторых, эти пять благ уже никакого смешения ума и удовольствия в себе не содержат. Наоборот, уму, и притом ему одному, без удовольствия, отводится третье место и отчасти четвертое (66Ь). Что же касается удовольствия, то ему отводится только пятое место, где нет ни слова об уме; здесь говорится только о беспечальности и чистоте этих удовольствий и о том, что они сопровождают «в одних случаях знания, а в других — ощущения» (66с).

Хуже всего (это в-третьих) обстоит дело с первыми двумя благами. Здесь почему-то уже не говорится о благе самом по себе и даже о тех его трех видах, в которых оно, по Платону, является. На первом месте стоит «все относящееся к мере, умеренности и своевременности и все то, что... принадлежит вечности» (66а). Здесь нет упоминания не только о добре, но даже и об истине и соразмерности, не говоря уже об удовольствии. Термин «мера» (jiexQOv, 66а) вообще употребляется здесь у Платона весьма неясно. Тут же рядом с этой мерой стоит «умеренность» (jxexQiov). Какая разница между тем и другим — остается непонятным. Вторую ступень благ занимает наряду с прекрасным, совершенным и достаточным опять соразмерное (lt;Jtgt;np,eTQov, 66b). Какая разница между этой соразмерностью второго блага и мерой и умеренностью первого блага — снова неизвестно. При перечислении тех трех идей, в виде которых является высшее благо, также упоминается соразмерность (в этом случае — сго|Л|лет(на, 65а), которая, казалось бы, должна иметь более общее значение, поскольку здесь имеется в виду причина смешения, и не должна входить в число пяти более частных видов блага. А что сам Платон не разграничивал четко этих понятий, видно из одновременного употребления им терминов «мера» и «соразмерность» (ji§tqov xai av^ixexqov, 64d) для характеристики смеси, а также терминов «умеренность» и «соразмерность» (цєтріотт^ каі аир,р,етlt;на, 64е) для характеристики силы блага в связи с добродетелью и красотой.

При всех этих недостатках «Филеба», которые не может не формулировать современная критическая мысль, как раз именно этот диалог существенно дополняет «Софиста» и «Парменида», поскольку рыхлость его композиции и неустойчивость терминологии не мешают нам воспользоваться отдельными глубокими суждениями, рассыпанными в беспорядке по всему диалогу. Именно если бы мы захотели формулировать основные платоновские субстанции, которыми характеризуется бытие в целом, или, как говорили позднейшие платоники, «основные ипостаси» («ипостась» есть только буквальный греческий перевод латинского термина «субстанция»), то и в «Филебе» они вполне налицо.

Первая и высшая субстанция очень уверенно и непререкаемо формулируется здесь Платоном как благо, или абсолютное и самотождественное единство (15а — d, 16cd, 19b, 25cd). Даже прямо говорится, что благо довлеет себе и что в этом его отличие от сущего, которое только вечно стремится к нему, но не есть оно само (20d); природа блага отличается от всего прочего, пребывая во всем, но сама ни в чем не нуждаясь (60Ьс, ср. 61ab, 64ab, 65а).

Теперь становится ясной и диалектика абсолютного единого, которую мы находим в «Пармениде» (137с — 142Ь), равно как и место ее во всей философии Платона. О том, что благо всё порождает, в «Филебе» говорится не так ярко. Но зато ярко об этом будет сказано в «Государстве» (VI 505ab, 508а — 509d). Этим рисуется всеобщая 'порождающая модель в ее окончательной глубине.

Вторая субстанция, по «Филебу», при всех терминологических колебаниях и неясностях все же есть уму и ум, кроме того, космический или надкосмический, который в диалоге назван даже Зевсом (28Ь 30d). Если угодно в точности формулировать его диалектическую природу, то тут опять становится ясным, что «Филеб» — это только конкретизация «Парменида» с его учением о диалектике относительно единого (142b — 157Ь). Указанием на то, что этот платонический ум является действительно субстанцией, служит термин «мудрость» (ЗОЬс), которая есть не что иное, как сам в себе осуществлен ный и реализованный ум.. Кроме того, выдвигая такие понятия, как «ум» и «мудрость», Платон заполняет отсутствующую в «Пармениде» субъективную сторону своего идеального мира, который теперь не просто состоит из диалектики категорий, но является также самосознанием и универсальным мышлением. Правда, эта сторона у Платона пока еще мало развита, но ее разовьет в ближайшее же время Аристотель в своем учении о самосозерцании космического ума, когда этот последний сам для себя является и субъектом, и объектом (Метафизика XII 9). Субъективная сторона идеи мыслится Платоном в «Филебе» также повсюду там, где он говорит о смешении ума и удовольствия.

Наконец, то, что ум в «Филебе» объявлен «царем неба и земли» (28b — 30d), творящим все существующее по своим законам, есть наилучшее выражение для понятия порождающей модели, хотя и здесь в отношении ясности концепции Платона значительно превзошел Аристотель со своим учением об уме как о форме всех форм и как о перводвигателе (Метафизика XII 7). Идея как порождающая модель — это и есть космический ум, рассматриваемый как перводвига- тель для всего существующего. Но только этот перводвигатель у Платона и Аристотеля нельзя понимать метафизически или натуралистически — вроде какого-нибудь вещественного или силового воздействия идеального ума на материальные вещи. Это воздействие мыслится у обоих философов обязательно диалектически; что касается Платона, то эта диалектика гарантирована уже в «Пармениде» с его учением о едином и ином. Поэтому и порождающую модель у Платона ни в коем случае нельзя понимать в смысле физического воздействия на мир и на человека. Порождение мыслится здесь чисто диалектически — как непрерывное становление с бесконечными узловыми точками на линии этого становления.

Третья основная субстанция, по «Филебу»,—это мировая душа (30d). Здесь содержится, правда, только намек на самостоятельную субстанцию, но в связи с этим приходят на ум и другие, более пространные рассуждения Платона о том, что объяснение движения тела воздействием на него другого тела заставило бы нас уйти в бесконечность, т. е. отказаться от всякого объяснения, и что, следовательно, если объяспять какое-нибудь телесное движение, то необходимо при знать и то, что само себя движет и движет всем другим, иначе говоря, душу. Об этом достаточно ясно говорил Платон уже в «Федре» (245с 246а) и еще пространнее будет говорить в «Законах» (X 896а — 899d)'.

Указанные три основные субстанции — единое (или благо), мировой ум и мировая душа — достаточно ясно рисуют у Платона демиургический характер идеи, т. е., выражаясь точнее, ее модельно- порождающую сущность. Окончательным результатом этого докосми- ческого и космического моделирования является уже сам космос (и тем более все то, что находится внутри его), вечно живой и одушевленный, предельно упорядоченный и сформированный, хотя в то же самое время вполне вещественный, материальный и чувственно воспринимаемый (28b — 30d). Моделью этого космоса является идеальный «бесплотный космос, прекрасно властвующий над одушевленным телом» (64b). И опять-таки в «Филебе» об этом говорится довольно кратко. Но в «Тимее» (31ab) будут введены и самые эти термины — «первообраз» (яада6єцgt;|ла), «демиург» (бгцлюируое) и «порождение» (veveaiQ), которыми вообще будет характеризоваться творческая сила космического ума. Что касается «Филеба», то структурно-модельный характер основной концепции достаточно зафиксирован уже одним тем, что в иерархическом распорядке благ первое место все-таки занимает мера, а второе — то, что этой мерой измеряется.