Василий Розанов - Апокалипсис нашего времени

Община — это слишком важно. Если — хулиган, ну даже талантливый или гениальный хулиган, разрушит ее, — то ведь "все погибнут". А «все» — это слишком много. "Если ты жалеешь одного, как же ты не задумаешься надо всеми?"

И евреи, впавшие в такое ужасное одиночество после Христа, с враждебностью всего мира против них, зажили «кагалом». "Единственное спасение для нас".

Но и вообще и в частности, без отношения к Христу и без отношения к евреям, — «кагал» есть естественно-социальная форма жизни всех людей. Несомненно, что «кагалами», т. е.

"уличками", «общинами», жили финикияне и карфагеняне. Даже у римлян что такое их «трибы» и «курии»? Кагалы. И — в Аттике, и даже в Спарте. «Кагал» есть яйцо курицы или, еще вернее, — это есть курица с выводком. Это есть «тривиум» и «квадривиум» средневековой жизни. "Римская империя (всемирность) пала, будем жить тривиум и квадривиум". "Свой уличный суд", "свой околодок", "свои соседи". И — не дальше, не грешнее.

"Дальше" — империя, папство и грех.

В этом отношении или, вернее, в этом направлении «коммуны» 60-х годов у нас были совершенно правильны. "Будем жить по-своему", а "до прочих людей нам дела нет".

Отлично.

Вот для таких-то крошечных общинок и нужны «домострои», сперва маленькие и узенькие, а потом и обширнее. Но я думаю — «обширнее», не очень. «Всемирность» решительно чепуха, всемирность — зло. Это помесь властолюбия одних и рабства других. Зачем это?

"Книга судей израилевых", с Руфью, с Иовом, свободная, нестесненная, мне казалась всегда высшим типом человеческого проживания. Она неизмеримо выше и счастливее царств. А «счастье» есть поистине «кое-что» для человечества. От вздоха по счастью человек никогда не откажется. Бедный человек. Полюбим именно бедного человека. Бог воистину возлюбил бедного человека. Не нужно богатства. Это — лишнее.

Итак, "бедный человек" возлюбил свое «гетто», в нем греется, им защищается, и, ей-ей, это выше Сократа и Спинозы. Потому что это священнее Сократа и Спинозы. Тут Бог ютится. В гнездышке. Потому что гнездышко — оно такое священно, которого ищет и сам Бог. Не спорю: есть Бог Универзуса. Но мне как-то более нравится "Бог гнездышка".

И вот я думаю — евреи во всем правы. Они правы против Европы, цивилизации и цивилизаций. Европейская цивилизация слишком раздвинулась по периферии, исполнилась пустотами внутри, стала воистину «опустошенною» и от этого погибает.

Кому она нужна? Кого греет? Самые молитвы ее пусты, эти "протестантские молитвы", эти "католические молитвы". Эти "православные молитвы". Слишком обширно. А где обширно, там и холодно. "Где же нагреть такой храм?" В храме св. Петра — только мерзнуть. Как лучше его маленькие церковки в Ярославле и вообще по Поволжью.

Живите, евреи. Я благословляю вас во всем, как было время отступничества (пора Бейлиса несчастная), когда проклинал во всем. На самом же деле в вас, конечно, «цимес» всемирной истории: т. е. есть такое «зернышко» мира, которое — "мы сохранили одни". Им живите. И я верю, "о них благословятся все народы". — Я нисколько не верю во вражду евреев ко всем народам. В темноте, в ночи, не знаем — я часто наблюдал удивительную, рачительную любовь евреев к русскому человеку и к русской земле.

Да будет благословен еврей.

Да будет благословен и русский.

. . . . .

Хороши стихи. И счастливо было пропеть их. Но каково-то в самом деле, в самой вещи и реальности было «проходить», и века проходить и пронести в таковом виде и положении «рабском» русскому народу, целым губерниям

. . . . . . . . . . . . . .

Ой, ой, ой. . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . .

"— Горяченького кофейку! Ах бы горяченького кофейку, барин Федор Иванович".

И Некрасов будто аукнулся столь же знаменитым, но уже воистину разбойничьим стихом:

Так и видишь двух побродяг. Ужасных, лукавых, хищных. Это уже вся наша революция с ее «реквизициями» банков или из банков, с "красной гвардией" из разных оборванцев, «получающих» (т. е. "назначивших себе") в жалованье 25 руб. суточных, "потому, брат –

И не каждую неделю, месяц и год придется "сыграть такую революцию" или "сорвать такую революцию".

Великое умиление…

Великий разбой…

Т. е. в стихах двух поэтов. Оба как "хлестнули крест-накрест" поперек. И плети вонзились… в тело всего человечества. Там — правда, здесь — правда. Все — ужасная реальность, — о, какая реальность…

И висеть, висеть Христу, неизбывно висеть между этими двумя разбойниками, именно — этими, никакими — еще:

"— Помяни мя, Господи, егда приидеши во Царствие Твое".

— Другой же хулил Его, говоря: "Избавь Себя и нас".

И человечество… но где же быть цивилизации в двух этих воплях, между этим умилением и этим разбоем: где тут зерно для развития, для жизни? Зерна — нет, а две судороги.

А ведь цивилизация — это рост… Видите ли вы синие волны Средиземного моря, и Адриатику, Рим и Египет.

Полно.

Солнце.

Счастье.

О, не надо христианства. Не надо, не надо… Ужасы, ужасы.

Господи Иисусе. Зачем Ты пришел смутить землю? Смутить и отчаять?

Нобель — угрюмый, тяжелый швед, и который выговаривает в течение трех часов не более трех слов (видел в заседании Совета товарищества "Новое Время"), скупал и скупил в России все нефтеносные земли. Открылись на Ухте (Урал) такие же — он и их купил и закрыл. "Чтобы не было конкуренции наследникам".

Русские все зевали. Русские все клевали.

Были у них Станиславский и Владимир Немирович-Данченко. И проснулись они. И основали Художественный театр. Да такой, что когда приехали на гастроли в Берлин, — то засыпали его венками. В фойе его я видел эти венки. Нет счета. Вся красота.

И записали о Художественном театре. Писали столько, что в редкой газете не было. И такая, где "не было" — она считалась уже невежественною.

О Нобеле никто не писал.

Станиславский был так красив, что и я загляделся. Он был естественный король во всяком царстве, и всех королевских тронов на него не хватило бы. Немирович же был так умен, что мог у лучшего короля служить в министрах (обоих видел у барона Н. В. Дризена).

Кто есть кормилец твой, — кто прокормляет тебя, питает, — и после Бога и родителей есть "все для тебя" — тому не лукаво отдай всю душу свою. Думай о пользе его, — не о своей пользе, а — его, его, его… ежечасно, ежедневно, ежегодно, всегодно. Сложи в душе своей, что и после смерти его ты должен не забывать его, а молиться о душе его и вечном спасении. И никогда, ни одним словом… нет, я говорю глупости: ни одною мыслью в собственной душе, не осуди его даже и самые его недостатки, так как нет человека без недостатков. Но именно — ему, ему, который питает тебя, ты должен все простить, во всем в душе своей постараться оправдать его, забыть, обелить. Ни в чем не умалить — именно в душе, в душе, в совести.