Аниций Манлий Торкват Северин Боэций - ТЕОЛОГИЧЕСКИЕ ТРАКТАТЫ

5. Перевод терминов "различия" у Боэция представлял серьезные затруднения, прежде всего, по двум причинам. Во-первых, в русском языке нет пока достаточно установившейся традиции передачи древней и средневековой логической терминологии - особенно латинской, восходящей к Аристотелю. Во-вторых, у самого Боэция эта терминология еще не вполне сложилась в однозначную систему - он один из создателей строгого латинского философского языка. Мы приносим извинения читателю за некоторый вынужденный разнобой в русских терминах "различия", "отличия", "отличительного признака", "разницы", "различности", "инаковости".

6. Unum quodque ut ipsum est, ita de eo fidem capere temptare (Аристотель. Никомахова Этика, 1094b 23-25); Боэций же цитирует по Цицерону (Тускуланские беседы, V, 7, 19).

7. О делении наук и о свойственном каждой из них методе познания см.: Аристотель. Метафизика, 1026а 13-19.

8. Фома в своем комментарии отмечает, что эта краткая классификация методов умозрительных наук, принадлежащая, по-видимому, самому Боэцию, на первый взгляд не совсем понятна. Так, например, не только естествознание, но и другие две части философии строятся рационально (rationabiliter), то есть, поясняет Фома, используют умозаключения и рассуждения (дискурсию), выводят заключения от причин к следствиям и от следствий к причинам, выносят суждение о предмете по знакам и проч. Далее, disciplina, которую Боэций провозглашает собственным методом математики, есть усвоение любой, во всяком случае любой умозрительной, науки. Однако, объясняет Фома, ratio - это разум, всегда связанный с чувственными формами: по определению самого Боэция (Утешение философией, V, 4) ratio есть такой разум, который различает всеобщее, не пользуясь ни воображением, ни чувством, однако постигает при этом лишь чувственные и воображаемые вещи. Ясно, что именно такая способность более всего подходит предмету и задачам естествознания - первой части философии. Что же касается "дисциплины", то это, по словам Фомы, не просто изучение какой-либо науки; "дисциплина" в строгом смысле есть прежде всего приобретение точных и несомненных знаний путем доказательства. А по свидетельству Птолемея познание такой степени достоверности возможно лишь в математике (Математический Синтаксис, I, 1). Наконец, Боэциево определение метода божественных наук, или метафизики, встречает помимо прочих следующие затруднения. По традиции, берущей начало у Аристотеля (см. Никомахова Этика, 1141а 7; 1139b 14-36; II Аналитика 100b 10-12), ум (nous, intelligentia) есть созерцание начал, а знание (наука - episteme, scientia) есть выведение заключений из посылок. Но ведь и метафизик не только созерцает высшие принципы, ему тоже приходится иногда прибегать к умозаключениям, пишет Фома. Далее, как известно всем со времен Платона, Бог, или первоначало в метафизике, выше сферы ума; следовательно, они никак не могут постигаться "intellectualiter". Однако предмет теологии, или метафизики, - умопостигаемые вещи, следовательно, чем же их и постигать, как не умом. Второй из десятка доводов Фомы в защиту этого положения Боэция таков: эти умопостигаемые вещи суть не что иное, как живые, одухотворенные, умные существа, а подобное постигается подобным (по Фоме, все духовные твари наделены "интеллектами", а Творец - "интеллигенцией": у Боэция еще оба эти слова употребляются равнозначно - как божественный интуитивный разум, в отличие от дискурсивного, связанного с чувственностью "рацио").

9. Взгляд Боэция на воображение - традиционный для платонизма: воображение связано с пространством и чувственностью, поэтому оно - низший вид познания (из-за этого, например, геометрия - наука более низкая, чем арифметика). Интересно, что у Фомы уже нет того однозначно отрицательного отношения к воображению. Он, правда, отчасти подтверждает и точку зрения Боэция: 1) воображать можно лишь чувственные предметы, ибо, по Аристотелю, воображение "есть движение, возникающее от ощущения в действии" (О душе, 429а 1); 2) у каждой науки есть свой главный источник заблуждений, и в метафизике большая часть ошибок происходит, по словам Августина (О Троице, I, 1) оттого, что знания, приобретенные о предметах телесных, пытаются перенести на божественные. Так вот, воображение, предметом которого могут быть лишь телесные вещи, неприменимо в метафизике; 3) как отмечает и сам Боэций в "Утешении". (V, 4) высшая способность может познать и низший предмет, но ни в коем случае не наоборот, то есть умом можно понять кое-что о вещах телесных, но воображением не понять ничего о вещах духовных. Однако далее Фома приводит не менее убедительные доводы и в пользу воображения, приходя в конце концов к выводу, что человек как существо конечное и не только духовное, но и телесное, без помощи воображения не может познавать ничего; воображение необходимо ему не только для того, чтобы раз и навсегда научиться пользоваться умом, но каждый раз, как ему предстоит сделать усилие, чтобы подняться к умопостигаемому (поэтому, например, все Священное Писание выражено в образах - намеренно низких, а не возвышенных, добавляет Фома, чтобы мы не приняли их за последнюю истину). Так, в вопросе о воображении можно заметить некоторое различие между верностью платонической традиции у Боэция и твердым аристотелизмом Фомы.

10. Ср.: Аристотель. Физика, 193b 22-30; 198a 27-31.

11. Ср. Аристотель. Метафизика, 1031a 15 - 1032a 12; 1041b 8-11; 28-34; 1071b 19.

12. Если в Боге нет множественности, и если все - от Бога, то откуда же множественность? - Этот вопрос - один из главнейших для древней и средневековой метафизики; он может формулироваться по-разному: и как проблема перехода от единого ко многому (у пифагорейцев и Платона), и как вопрос о том, что такое бытие и какое место оно занимает среди начал (Аристотель, неоплатоники), и как вопрос о природе и происхождении зла; а для христианских философов здесь - центр их полемики против манихейских ересей. Разумеется, Боэций в своем трактате и не пытается отвечать на вопрос, но настолько четко и глубоко формулирует проблему множественности, что на протяжении всего средневековья этот трактат комментируют самые значительные философы Запада, пытающиеся обосновать христианскую метафизику.

В рамках традиции платонизма можно заметить две тенденции в решении проблемы соотношения первопринципа с единством, множественностью и бытием. В одном случае верховным началом признается Единое (оно же Высшее Благо, по ту сторону бытия, оно же Бог), и ему противостоит Множественность как отрицательный принцип, тоже находящийся за пределами бытия (к такой трактовке тяготеют пифагорейцы, Платон, неоплатоники и некоторые христианские философы, испытавшие влияние платонизма; в предельно дуалистическом варианте она составляет философскую основу гностических и манихейских ересей). В другом случае первоначало и высшее Благо понимается как чистое бытие, абсолютно простое и потому единое - эта трактовка ведет свое начало от Аристотеля, с предельной ясностью выражена у Фомы Аквинского, в частности, и в его комментарии к "Троице" Боэция, где он несколько полемизирует с Боэцием по поводу принципа множественности (р. 132-157). Сам Боэций признается в своем "Комментарии к Порфирию", что не в состоянии решить вопрос о сущности универсалий (а это тоже зависит от трактовки первопринципа) ни в пользу платоников, ни в пользу аристотеликов, хотя и надеется впоследствии примирить обе позиции. В его трактате по арифметике природа множества и числа объясняется с платонических позиций, и такая же установка заметна в работе "О Троице". Зато вопрос о благости субстанций рассматривается Боэцием с чисто аристотелевской точки зрения - так мог бы написать, пожалуй, и сам Фома.