Array Коллектив авторов - Сингулярность. Образы «постчеловечества» (сборник)

Но давайте изберем лучшее. Допустим, что все эти проклятые вопросы решены и что убийственной функционализации не произойдет – и тогда люди, обретя частичную, парциальную сверхчеловечность в смысле личного владения источниками материального бытия и долгожительства, постепенно стремящегося к условному бессмертию, рано или поздно зададутся вопросом: чему посвятить колоссальный ресурс свободного личного времени?

Первое же предположение – необходимо постигать мироздание! Что еще может быть масштабнее, увлекательней и востребованнее? Увы, но уже при первом приближении задача постижения мироздания делается менее интересной и, главное, не вполне необходимой. Судите сами: материальный мир, рожденный 14 миллиардов лет тому назад в результате «Большого взрыва» или каким-либо иным образом, содержащий давно исчисленное число элементарных частиц, может быть изучен настолько досконально, насколько биологами изучена лягушка, а генетиками – дрозофила. Уже сегодня мы достоверно знаем точное число первичных геометрических форм (исчерпывающая классификация компактных многообразий, доказанная в гипотезах Терстона и Пуанкаре), практически достигли понимания полноты взаимодействий и состава элементарных частиц… Да, как ни невероятно это не звучит, но похоже, что за минувшие 150 лет физика докопалась почти до самого дна, дошла до предела измеримости, вне которого остается не так уж и много нераскрытых тайн. Обладая качественной глубиной знания, можно не переживать за количественную – в самом деле, какая для нас разница, как ведет себя бозон Хиггса где-нибудь за миллиард световых лет от нас? Даже если там закон поведения бозона чуть-чуть другой, данное знание вряд ли нас обогатит.

Возможно, что с постулатом об исчерпанности тайн физического мира автор и не вполне прав, однако с известной достоверностью готов утверждать следующее: бесконечное постижение мироздания, не несущего с некоторых пор никаких эмоций и переживаний, а также совершенно бессмысленное в части улучшения бытия человека, у которого с некоторых пор не оказывается материальных проблем, – даже если и возможно, то уж точно не является первоочередной задачей! Все это бесконечное и безраздельное абстрактное знание станет пустой и ненужной обузой для человеческой души, привыкшей жить эмоциями, и высохшая душа сделается к нему безучастной.

А ведь душа – единственная, пожалуй, человеческая сущность, имеющая стопроцентно надбиологическую, надматериальную природу. Ну а коль скоро так – то и существовать она должна быть способна без неизбежных для остальной природы метаморфоз, включающих взаимопревращения, старение, гибель и распад.

С вечной же сущностью возможен уже совершенно другой диалог. Говоря строго, для вечной сущности можно выдумать бесконечное множество занятий, упражнений, измерений, изменений и прочих опытов, благодаря которым приблизившемуся к бессмертию человечеству будет чем себя занять. Учитывая же уровень духовных запросов, несильно выросший за последние несколько тысяч лет, если вовсе не проследовавший в противоположном направлении, резонно предположить, что люди, научившиеся жить по 150 или даже более лет, именно подобными вещами и предпочтут заниматься. О, это будет практически неисчерпаемое торжество концептуализма, длящееся сквозь века! Концептуалисты нынешнего времени сгорят от зависти, когда узнают, что их потомки научатся выворачивать наизнанку не ограниченное число художественных образов и бытовых тел, а сущности практически неисчерпаемые!

Но подобный пинг-понг на раздвинувшемся в миллиарды раз теннисном столе, игра в бисер с набором абстрактных и производных категорий, созданных людьми здесь и сейчас, какими бы занятными они ни были, будут лишены внутреннего смысла – а стало быть, лишены и долгосрочного оправдания. Бессмысленность можно маскировать весьма долго, однако при приближении к вечности, измеряемой годами продвинутой на десятилетия вперед жизни, ее грубые границы рано или поздно надорвут и искромсают замысловатые шелка искусных и утонченных вымыслов.

Выход может быть только один: сущности, изучение и переработка которых новым человечеством будет иметь смысл, должны являться непустыми. Они должны иметь полноту заведомо большую, чем новые люди за период своей продленной жизни, освобожденной от тяжелого каждодневного труда и вооруженной технологиями искусственного интеллекта, будут способны постичь и воспроизвести внутри себя за отведенный им срок.

Из сущностей именно такого рода я вижу только одну – это человеческая история. Ведь история – это не просто почти бездонный кладезь информации, но и потрясающей сложности лабиринт, запутаннейшая из криптограмм, элементами которой являются миллиарды персональных поступков и решений, часто неявных и скрытых при жизни своих субъектов, а после – еще и искаженных множеством летописцев, хронистов и мотивированных трактователей.

Вся эта тысячелетняя человеческая история в своей запутанности и неоднозначности представляет интерес для нового человечества не в качестве головоломки, утилизирующей время, а как объект постижения и главное – реставрации. Реставрация человеческих отношений, поступков, решений военачальников и политиков, причин бесчисленных обманов и интриг, ошибок, заблуждений, имевших место в максимально обозримом и постижимом прошлом, требуется, как минимум, для двух вещей: в качестве нравственного долга и для формирования “критической массы” человеческих отношений.

Ситуация с нравственным долгом не нуждается, наверное, в сложных комментариях, ибо все мы, в любой момент времени живущие, обязаны своей жизнью ушедшим поколениям. И если человек в первобытном племени мог считать себя обязанным предкам, скажем, на 50 % – за обустроенную пещеру и навык охотиться, то зависимость нынешнего обустройства и знаний от деяний и жертв поколений предшествующих приближается к абсолютной – на все 99.9 %, и с каждым следующим поколением лишь добавляется очередная девятка после запятой… Жизненная среда, пути сообщения, технологии и даже базирующийся на чудовищном опыте страх перед мировой войной, заставляющий политиков договариваться, – все это результат деятельности наших предшественников, не имеющий к нашим желаниям и амбициям ни малейшего отношения. “Долг сынов – возвращение жизни отцам,” – считал Н. Федоров, обозначая задачу рукотворного воскресения мертвых как главнейшую для человечества. [69]Трудно сказать, возможно ли устроить руками людей воскресение мертвых во плоти, – но вот воскресить предков в информационном поле людям вполне под силу.

Такое рукотворное “предвоскрешение” имеет смыл еще и с точки зрения сохранения живых людей людьми. Сегодня мы – пока еще люди (по крайней мере, люди в биологическом отношении), однако в рамках прогресса биомедицины, нацеленного на продление и повышение качества жизни, наша биологическая составляющая будет с неизбежностью сокращаться. Искусственные органы и кровь, синтетические вставки в ДНК, перенос части функций мозга на небиологические носители – в перспективе все эти и подобные им новации могут перейти грань, за которой наш новый наполовину бионический или кибернетический организм задастся вопросом: а человек ли я? И если его беспрецедентно колоссальная память не будет к тому моменту содержать ничего, что бы могло подтвердить связь с предшественниками, причем связь не формальную, а окрашенную эмоциями, оценками и подлинными переживаниями, то выбор, не сомневаюсь, будет сделан в пользу монстра. Иными словами, без “критической массы” ожившей истории и воскрешенных во всей многогранной полноте отношений ее участников трансфер человечества к поствитальным формам бытия станет необратимым. Ну а наш поствитальный потомок, о вероятном бытии которого писал В. Кишинец, с неизбежностью начнет искать форму, минимизирующую энергетический потенциал, сжимаясь до нанокапсулы. [70]Полагаю, что в подобном случае бытие Nano Sapiens не окажется долгим – силы сжатия возьмут свое, и неизбежный аннигилирующий взрыв положит предел миру, загубленному нашими же руками.