Джон Армстронг - Правила жизни от Фридриха Ницше

Названия «аполлонический» и «дионисийский» позаимствованы у греков, которые раскрыли тайны своих воззрений на искусство не только в концепциях, но и в ярких и отчетливых образах своих богов.

С двумя древнегреческими божествами искусств, Аполлоном и Дионисом, связано наше знание о той огромной противоположности в происхождении и целях искусства скульптуры – аполлонического – и непластическим искусством музыки – искусством Диониса, какая существовала в греческом мире.

Две эти различные тенденции действуют параллельно друг другу, чаще всего в открытом раздоре между собой; и они постоянно побуждают друг друга к новым и более мощным порождениям, которые увековечивают этот антагонизм; пока неким чудом греческой воли они не объединятся друг с другом, пока не создадут форму искусства, которая одновременно будет и дионисийской, и аполлонической. И такой формой искусства стала аттическая трагедия.

Чтобы понять обе эти тенденции, представим их сначала как отдельные миры сновидения и опьянения. Именно эти физиологические явления и демонстрируют нам контраст, сходный с контрастом между аполлоническим и дионисийским началами.

В сновидениях, по словам римского поэта Лукреция, впервые явились душам людей величественные образы богов; во сне люди впервые увидели прекрасные тела сверхчеловеческих существ…

Прекрасная иллюзия сновидений, в создании которых каждый человек становится настоящим художником, есть предпосылка всех пластических искусств, а также, как мы увидим, одна из важных сторон поэзии. В снах мы находим наслаждение в мгновенном понимании образов; все формы говорят с нами; нет ничего безразличного и поверхностного. Но при всей жизненности, реальности сновидений у нас все же остается мерцающее ощущение ее иллюзорности, по крайней мере таков мой опыт.

Философы даже предполагали, что реальность, в которой мы живем и существуем, есть лишь иллюзия, под которой скрывается вторая, совершенно иная действительность. Шопенгауэр прямо считает, что способность воспринимать людей и вещи как фантомы и сновидения является признаком философского дарования.

Возможно, многие, подобно мне, вспомнят, как в опасностях и ужасах сна они могли успокоиться, воскликнув: «Ведь это – сон! Я буду грезить дальше!»…

Радостную необходимость сновидения у греков воплощает Аполлон: Аполлон, бог пластической силы, одновременно является и прорицателем судьбы. Сияющий бог, божество света властвует одновременно и над прекрасной иллюзией внутреннего мира фантазии. Высшая истина, совершенство этих состояний в противоположность отрывочной и бессвязной повседневности, затем глубокое сознание врачующей и поддерживающей во сне и сновидениях природы, представляют в то же время символическую аналогию дара предвидения и вообще искусств, делающих жизнь возможной и достойной проживания…

Мы должны помнить о чувстве меры, свободе от диких эмоций, спокойствии бога-скульптора. Его взгляд должен быть «солнечным». В Аполлоне воплощена непоколебимая вера в принцип индивидуализации – каждая вещь созвучна себе, отдельна, четко ограничена и отделена от всего остального. Все – это то, что оно есть, и ничто иное. Через жесты и взгляды Аполлона (каким он воплощен в скульптуре) с нами говорит мудрость, радость и красота «иллюзии».

Но из самых глубинных недр человека и даже самой природы являются ужас и блаженный восторг, когда происходит коллапс индивидуализации – и это дает нам первое представление о природе дионисийского начала, которое более всего доступно нам по аналогии опьянения.

Либо под влиянием наркотического напитка, о котором говорят все первобытные люди и народы, либо при мощном приближении весны, которая пронизывает радостью всю природу, просыпаются эти дионисийские эмоции, и по мере их усиления все субъективное исчезает до полного самозабвения. Еще в немецком Средневековье, охваченные той же дионисийской силой, носились всё возраставшие толпы, с пением и плясками, с места на место…

Бывают люди, которые от глупости или недостатка опыта отворачиваются, в сознании собственного здоровья, от подобных явлений, считая их болезнями простого народа. Несчастные, они и не подозревают, какая мертвецкая бледность окутывает их так называемый «здравый разум», как призрачно он выглядит, когда мимо него вихрем проносится сверкающая жизнь дионисийских безумцев.

Под чарами Диониса не только вновь утверждается союз человека с человеком, но сама природа – отчужденная, враждебная или порабощённая – снова празднует примирение со своим блудным сыном – человеком…

В пении и танце человек проявляет себя членом высшей общины: он разучился ходить и говорить и готов взлететь в воздух. Сами его жесты выражают колдовство… Он сам становится произведением искусства. В этих пароксизмах опьянения раскрывается художественная мощь всей природы во имя высшего удовлетворения первобытного единства».

Ницше полагает, что основной конфликт лежит в самих истоках жизни. С одной стороны, мы хотим порядка, покоя, здравого смысла и достоинства. Хотим все контролировать: управлять своими финансами, поддерживать порядок на кухне, все успевать, питаться умеренно и здоровой пищей – словом, вести жизнь своей мечты! С другой стороны, нас тянет к освобождению, дикой радости и желаниям, не знающим запретов.

Мы можем обрести гармонию, найдя достойные названия для обеих сторон этого конфликта.

Как было бы хорошо, если бы личное развитие происходило легко и гладко. Возможно, у некоторых счастливчиков так и бывает. Но очень часто путь развития – то есть становления тем человеком, каким вы хотите быть, – оказывается мучительным и утомительным.

Историю собственного развития Ницше рассказывает в форме притчи. Это урок смелости перед лицом трудностей. Он говорит, что трудности в процессе развития совершенно нормальны. Свобода неизбежно предусматривает отделение: нужно оставить все дорогое позади – и это настолько тяжело, что порой хочется ополчиться на весь свет. Человек становится грубым и злым, но это все напускное.

Этот урок особенно тяжел для родителей, но в нем есть и утешение. Все дети неизбежно проходят период отделения от родителей и от всего, что им дорого. И это происходит не потому, что родители становятся ненавистны. Нет, они искренне их любят. Но, чтобы обрести свободу и независимость, им нужно отделиться. Любящему человеку рвать узы близости настолько тяжело, что на какое-то время он становится озлобленным и жестоким. Ницше не делает этот процесс проще, но хотя бы отчасти снимает сердечную боль.