Роман Шорин - Записки Никто

Конечно, где-то под вечер я сбился с частоты, на которой ловилась музыка родины, а точнее сказать, та музыка, которая сегодня играла для меня роль (по разным, в том числе и не связанным с мелодией самой по себе, причинам) проводника к заповедным местам. Может, в этом была моя вина, а может и нет, просто мелодия постепенно лишилась своего волшебного покрова. Но это уже не суть.

21

Вы когда-нибудь видели снующего мудреца?

О, да! Вы приведете тысячу самых несокрушимых доводов, оправдывающих вашу беготню. Вы блестяще докажете, как это чертовски необходимо и жизненно важно: там - занять очередь, а там - поставить подпись, потом найти нужного человека, после чего обзвонить клиентуру, чтобы составить планы на следующую неделю. Закупить то, примерить это. Как без этого? Без этого - никак! Я и сам такой же.

НО

Вы когда-нибудь видели снующего мудреца?

22

Порассуждаем над одной поэтической строчкой, у меня же самого и вырвавшейся: "Я жизнь отдам за красоту!" Как ее понимать? Так, что поэту, конечно, жить хочется, но если уж возникнет ситуация, требующая во имя красоты отдать жизнь, делать нечего, придется отдавать? Да, нет же. Речь идет не о вынужденном шаге, а о мечте. Поэт (отвлечемся оттого, что это я) имеет в виду, что он желает умереть ради красоты, что он был бы счастлив, случись такое. А вот это уже расходится с нашими привычными представлениями о жизни.

Я вообще склонен заявить, что главная проблема человека так и формулируется: за что умереть? За что умереть? - вот в чем вопрос. Умереть в смысле растратить, отдать, посвятить свою жизнь. Я говорю не о тяге к самоубийству, но о поиске такого, во что можно вложить себя без остатка. Ведь не в себя же себя вкладывать (скорее, наоборот -- высвободиться из себя). Это другое существо имеет для нас абсолютное значение, сами же для себя мы играем сугубо подчиненную роль. Мы для себя не абсолют уже потому, что сами себе принадлежим, то есть, имеем право собою распоряжаться. А подчинить себя тому, что уже находится у нас в подчинении, мы не можем по определению. Это исключено. Самому себе человек вправе в чем-то отказать, самого себя заставить потерпеть, самому себе причинить боль, при этом, приказав закрыть рот, прикусить язык - ведь это же он сам! Мы даже жертвуем собой, если считаем, что так надо. Повторяю, что поскольку мы над собой властвуем, постольку мы себе не служим.

Итак, требуется найти нечто вне нас, чтобы мы направили себя ему на служение. Разумеется, направили сами, свободно и добровольно, так, как будто это служение необходимо нам самим (хоть оно и совершенно бескорыстно). Человек сам должен выбирать, что заслуживает того, чтобы он согласился за это умереть. О жертве ради чужих интересов речи нет и в помине. Если мне представлена свобода выбора, все выбранное мной - это с неизбежностью я и буду. Я, перекочевавший в то, что выбираю. Добровольно решая за что-то умереть, человек как бы превращает цель жертвоприношения в свое новое "я", по крайней мере, в частичку своего "я". Тот, кто сам выбрал за что-нибудь умереть, всегда умирает за свое, и, стало быть -- не умирает, рождаясь в том, ради чего, казалось бы, собой жертвует. Философы говорят в таких случаях о необходимости доступа к результатам предпринимаемых усилий. Понимание (выбор) и есть такой доступ, ведь когда понимаешь смысл какого-то действия, тогда можно соотнести его со своими мировоззренческими ценностями, самостоятельно прикинуть, нужно это или не нужно, стоит усилий или же нет. Понять - все равно что побывать там, куда поступят результаты, побыть их обладателем, вкусить их. И тогда - все в порядке. Ибо тогда никто не скажет, что он не успел вкусить плоды (а не потому ли мы так пугаемся смерти, что из-за нее можно не успеть осуществить задуманное?).

Стихотворная фраза (позволив себе длинное отступление, я все же возвращаюсь к начатому): "Я жизнь отдам за красоту", - вырвалась у меня на гребне очень мощной эмоционально-экзистенциальной волны. Волны радости, умиротворения, утоленной жажды по твердой почве под ногами, чувства долгожданной завершенности. Можно даже сказать - покоя, и в этом не будет противоречия, потому что когда странствуешь в поисках покоя долгое время, его обретение сопровождается сильным душевным переживанием. Меня словно, наконец, отпустили на волю. Будто я увидел, наконец, искомую пристань, если воспользоваться избитым сравнением. И можно теперь расслабиться, махнуть на все рукой, загорланить песню и пуститься в безумный танец. Невозможная, но чудовищно желанная ясность. Счастье сбывания. Просветление. Вас передернуло? Но я ли один буквально впиваюсь в состояния, когда уже не нужно волноваться ни о минувшем, ни о грядущем? Когда совершаемое тобой настолько бесспорно, что под защитой этой абсолютной истинности ощущаешь себя бессмертным и непобедимым? Уютно как в материнской утробе. Праздник пребывания в круге божественного света (Божественного Света). В точке абсолюта (Абсолюта).

Вот такие чувства завладели мной, когда я представил, что гибну за красоту. (Если вам смешно, то учтите, что я предельно искренен. А искреннее всегда выглядит неприлично детским и ужасно простым, почему мы и бережем его от посторонних, боимся выставить напоказ.) За красоту, как то, что ради самого себя. Употребляя выражения "красота ради красоты", "добро ради добра" мы сталкиваемся со структурами, закрытыми для времени, неподвластными ему. Вот в структуре, выражаемой словами "деньги ради пропитания", - время гуляет вовсю. В этом смысле, если опять вернуться к стихотворной строчке, красота выступает для поэта как абсолютное, то есть, грубо говоря, как начало и конец всего. Красота ради красоты - значит выше ее ничего нет. Ею нельзя пожертвовать, и именно по этой причине поэт мечтает во имя ее пожертвовать собой. Когда ясно видишь полную невозможность пренебречь красотой и ей подобным, возникает совершенно особое чувство. Ощущение вышеупомянутых праздника, счастья, просветления. Так радуется ребенок, нашедший маму, которую несколько минут назад потерял (вернее, от которой сам потерялся) в суете большого магазина. Красота, как весточка из мира, организованного по принципиально иным законам - есть спасение, а спасенный (скажем, от смерти или от ограниченности своего "я") - это тот, кто отдал себя ей.

Представь, что ты убегаешь от кого-то, и на бегу сбрасываешь с себя различные тяжести. Сбросил одно, второе, третье, взялся за четвертое - и вдруг отчетливо понимаешь, что распрощаться с этим - невозможно. Казалось бы, следует только раздосадоваться, ведь с ним бежать гораздо труднее, а ты, напротив, чрезвычайно рад своему открытию. Радуешься тому, что мешает тебе убежать от преследователей. Они догоняют, и ты их благодаришь. Не ведая того, они помогли тебе найти, узнать нечто, что увело тебя в область, где ни преследование, ни затрудненный бег не имеют ровным счетом никакого значения.