Роман Шорин - Записки Никто

У нас есть две альтернативы: воспринимать мир относительно нам и так, как будто нас в нем нет (сам по себе). Каждый выбирает свое.

Кто что выбрал -- из слов не видно. К тому же, можно вообще не догадываться о том, что имел место какой-то выбор. Однако он состоялся (и "состояется" ежеминутно) в каждом и заметен по поведению. Например, во время грозы. Один, услышав приближающиеся раскаты грома, бледнеет, закрывает все форточки, отключает электроприборы, отходит вглубь комнаты и начинает креститься. Другой в восторге выскакивает на балкон (а то и на улицу) и умоляет небеса садануть молнией как можно ближе, чтобы лучше прочувствовать силу стихии. Какую альтернативу каждый из них предпочел -- понятно и без подсказок.

У помнящего про себя только одно кредо -- бояться...

Далее бумага промокла и текст стал совершенно неразборчивым.

15

Мне снились люди и комнаты, возможно, я сдавал экзамены. Прокатившись на лифте и поблуждав в каких-то коридорах, я очутился в плохо освещенном помещении, где стояли парты, за одной из которых сидела она, а за другими еще какие-то люди (позже надобность в них отпадет, и они тотчас исчезнут). Меня о чем-то спросили, и я вдруг ответил столь остроумно, что она, по причудливому закону сна, который я принял как само собой разумеющееся, на меня сердитая, дальше хмуриться просто-напросто не смогла и от всей души рассмеялась. Незримые злые силы, препятствовавшие нашему сближению, порождавшие непонимание, строившие козни, невидимо, но ощутимо от ее смеха скукожились и утекли через невидимые дырочки в полу. Все, что нас разделяло, стремительно утрачивало свою значимость. Она смеялась, а мне становилось легко, легко, легко, я ликовал и даже зажмурил глаза, чтобы ощутить неведомую доселе легкость дыхания, и засмеялся в ответ. Я смеялся на ее смех, впитывая его в себя, им заражаясь и заряжаясь. Улыбаясь, она смотрела на меня ласково, нежно, открыто, и я вдруг понял, что мы веселимся уже не моей шутке - мы зарадовались друг дружке, нам самим, а такой поворот событий был уже явно не шуточным. Я ощущал не только силу тока, потянувшего меня к ней, я чувствовал, как по этой же прямой навстречу моему несется другой поезд, неизбежное столкновение так желанно, как будто ради него все и затевалось (железная дорога, поезда и т. д.). И не потому ли меня тянуло к ней, что ее тянуло ко мне? Во всяком случае, очевидное для меня ее влечение в мою сторону подстегивало мое стремление к ней, увеличивая его порядков, этак, на двести, или на триста (извините, было не до счета). Уж не тогда ли я постиг, что безответная любовь - это ошибка в определении? Совпадение ключевое слово в объяснении причин рождения огня. Да, да, мы оба знали, что нас тянет друг к другу одновременно, в этом, надо думать, и состоял секрет мощности возникшего притяжения. Я подпитывался от ее желания, она - от моего: этот круг не имел начала, все было общим - ее и точно так же моим. Я приблизился к ней (мы пока что делали вид, будто не читаем друг у друга по глазам), склонился, зашептал в ухо какой-то предлог для такого рода близости (шептания в ухо), замирая в блаженстве от случайно-неслучайных прикосновений, она же им, ушком своим, повела так, что я до боли прочувствовал, догадался, с каким огромным трудом она сдерживается от желания тереться, тереться об меня, прижиматься ко мне всеми своими точками. Мы все еще изображаем из себя воспитанных людей, поэтому я целую ее совсем слегка, самыми кончиками губ, словно нечаянно, как бы между делом, а она вынуждена сделать вид, что поцелуя не заметила, иначе пришлось бы меня оттолкнуть, как порядочной женщине, а отталкивать ей меня не хочется, она, наоборот, другой щекой ко мне поворачивается, а я, будто случайно, снова ее целую. Тут она, в ответ, тоже как бы нечаянно целует меня, и вот мы уже сбросили маски светского поведения, уже совершенно откровенно тремся щеками, носами, лбами. Раз! - и по губам ее я своими провел, всего лишь по поверхности, сухим касанием, потом прильнул к ее волосам, и пока вдыхал их запах всего-то мгновение, лицо ее уже по моему соскучилось, руками своими она мою голову обхватила, разворачивает, наклоняет, и я уже пробираюсь губами к ее шее нежной...

И так хорошо, Боже, как хорошо! Как мы радуемся друг дружке, как друг друга чувствуем, понимаем, родные-родные! Так хотим друг в друга войти (буквально, я здесь ничего не вуалирую и не задумываюсь о сексуальном подтексте выражения), друг с другом слиться! Мы радуемся друг другу как дети или как пьяные, до сумасшествия, именно друг другу, просто друг другу, ничему кроме. Прорвало, по другому не скажешь. Все еще не соединяемся окончательно, но от малейшего прикосновения пьянеем, захлебываемся, умираем. Я так рад ей, а она - мне, и иначе нельзя. А знание, что не только ты рад, но и тебе рады, приносит нам еще большую радость, радость полную. Не чисто сексуальное возбуждение, как в других снах бывает - оно, конечно, вобралось в этот горячий снежный ком - но нечто в сто раз ( или в двести, за точность не ручаюсь) сильнее, как встреча с самой большой мечтой, как самый дорогой подарок. Какое это блаженство, обнимать и быть обнимаемым, когда мы - одно!

Трудно выдержать счастье. Я проснулся.

Дневной свет не смог убить всех ночных впечатлений, однако все, до чего я додумался, было решение сделать запись в дневнике, к которому я уже не прикасался года полтора-два, и в котором заполнено было всего-то две странички - не из тех я все-таки, кто ведет дневники. Покрутив воспоминания ото сна в уме так и сяк, я записал: "Жить стоит даже ради редких состояний счастья, приходящих во сне". Причем сначала я записал "высшего кайфа", но вскоре зачеркнул. Хотя и "счастье" - словечко не бесспорное, потому как счастье бывает и дешевеньким, коровьим; здесь же - действительно нечто высшее, достойное бессмертия. Хочу, между прочим, упредить могущее создаться впечатление, будто реальная жизнь у меня серая настолько, что лишь в снах я нахожу какую-то отдушину. Вовсе нет. Почему же я тогда именно сон описал? На то были причины.

А потом, пресловутый внутренний голос вдруг остановил меня и сказал: "Э! Да здесь (в описанном событии сна) - вообще все. Все! Только надо вдуматься в это слово - "все". Все время и пространство отпечаталось в этих мгновениях - вот, мол, суть; чистейшая, отфильтрованная суть. Вся религия, все искусство, вся жизнь, вся мудрость. Самая последняя цель всех ухищрений. Та невыразимая простота, что венчает конструкцию бесконечной сложности. Больше (выше, важнее) ничего нет, да и не надо. Ты же помнишь - там было все, и сверх ты уже ничего не желал".

Так я впал в пафос. Куда деться? Тот сон... Мне повезло в жизни. Она сложилась. Теперь хоть режьте. Каким бы я ничтожным (допустим, только допустим - ради теории) не был - имелся миг, когда я был равен любому, самому... Это не значит - больше не надо, потому что такое в прошлое не уходит, оно всегда со мной, периодически свершаясь заново, в том числе и в реальных событиях.