«Симпсоны» как философия

Шопенгауэр персонализирует мир: мир есть наше представление . Таковым является, конечно, и цветущее дерево. Дерево, как и поле, в котором оно растет, земля, частью которой является поле, солнце, которое светит, — все это наши представления; все они носятся в нашей голове. Шопенгауэр персонализирует дерево, делая его нашим.

Хайдеггер персонифицирует дерево, делает его другим , иным, нежели «наше». И он рассматривает это действие как требующее большого скачка: после него мы должны приостановиться, чтобы перевести дыхание. Хайдеггер объясняет потребность в передышке тем, что

теперь мы — те люди, которые совершили прыжок за пределы знакомой сферы науки и даже, как мы увидим, за пределы сферы философии. И куда же мы совершили прыжок? Возможно, в пропасть?

Хайдеггер полагает, что встреча лицом-к-лицу с деревом требует, чтобы мы совершили прыжок за пределы психологии и науки, и даже за пределы философии. Очевидно, в науке и философии деревья не имеют лица [319] Под «философией» Хайдеггер подразумевает ту философию, которая осуществлялась и осуществляется другими, — но не ту философию, которую осуществляет он сам. . (Персонализированные деревья не являются персонифицированными.) Но где деревья имеют лицо? Куда мы совершили прыжок? Где должно быть это место, если не в сфере науки и не в сфере философии? В какое Зазеркалье Хайдеггер просит нас перескочить? Несомненно, по ту сторону науки и философии — только бездна.

Хайдеггер отвечает на вопрос «не прыгнули ли мы, возможно, в пропасть?» следующим образом:

Нет! Скорее на какую-то твердую почву. Какую-то? Нет! На ту почву, на которой мы все живем и умираем, если мы честны с самими собой. Странная, на самом деле абсурдная вещь — мы должны прежде перепрыгнуть на почву, на которой мы в действительности стоим.

Хайдеггер утверждает, что мы перепрыгнули на твердую почву нашей жизни. Что здесь поразительно и что Хайдеггер подчеркивает как «странную, на самом деле абсурдную вещь» — это то, что нам приходится совершать прыжок от знакомого (наука, философия) к незнакомому, на твердую почву нашей жизни. Мы должны совершить прыжок, чтобы попасть туда, где мы всегда уже есть.

Я хочу на время отойти от цветущего дерева. То, что, на мой взгляд, Хайдеггер делает в этом отрывке, — борьба с приверженностью, которая разделяется знакомыми нам наукой и философией, а именно с приверженностью психологизму. Психологизм, вкратце, лучше всего мыслить как совокупность воззрений, каждое из которых утверждает, что некий предмет (например, логика, мораль или мышление) является отраслью психологии. Следовательно, его законы нужно понимать как обобщения того, что происходит в человеческой голове. Так, например, логик психологического толка будет рассматривать законы логики как обобщения заключений, осуществляемых в человеческой голове. Возражение Хайдеггера на утверждение, что цветущее дерево есть представление в нашей голове, является также возражением на утверждения психологизма.

Психологизм персонализирует деревья — он персонализирует поля и т. д. Он делает это, рассматривая их как представления, которые носятся в голове, как нечто психологическое. Хайдеггер указывает на это в отрывке, непосредственно предшествующем рассуждению о цветущем дереве, замечая, что для понимания мышления мы должны отказаться от психологии. Конечно, антипсихологизм Хайдеггера, восходящий к Гуссерлю, вовсе не удивителен. Что удивительно, так это методы и глубина борьбы Хайдеггера с психологизмом. Чтобы прояснить это, я хочу сравнить антипсихологизм Хайдеггера с антипсихологизмом Фреге. Это сравнение послужит также мостом от цветущего дерева к тому, что Хайдеггер называет мышлением.

Фреге всю жизнь вел войну с психологизмом. Он вновь и вновь обращается к мыслителю-психологисту, показывая ему, что психологизм так деформирует его мнимые темы, что делает их неузнаваемыми. Например, в известной статье «Мысль» Фреге обращается к тому же понятию, к которому обращается и Хайдеггер, рассуждая о цветущем дереве, — к понятию представлений. (Что интересно, Фреге тоже использует дерево в качестве примера.) Аргументы Фреге пространны, но я приведу их полностью:

Но тут приходит сомнение. Поставим вопрос: остается ли вообще той же самой мысль, когда ее сначала высказывает один, а потом другой человек?

Тому, кто еще не соприкоснулся с философией, изначально знакомы вещи, которые он может видеть, осязать… — деревья, камни, дома. Такой человек убежден, что другой точно так же может видеть и осязать то же дерево, тот же камень, какой он сам видел и осязал. Мысль, как это очевидно, к такого рода вещам не принадлежит. Так может ли она, несмотря на это, подобно дереву, выступать для человека как та же самая мысль?

Даже нефилософствующий человек очень скоро оказывается перед необходимостью признать внутренний мир, отличный от мира внешнего, мир чувственных впечатлений, творений своего воображения, ощущений, переживаний и настроений, мир склонностей, желаний и решений. Для краткости я обозначу все это… одним словом: «представление». Итак, принадлежат ли мысли к этому внутреннему миру? Являются ли они представлениями?..

Чем отличаются представления от вещей внешнего мира? Первое. Представления нельзя ни воспринимать зрительно, ни осязать, их нельзя ни слышать, ни обонять, ни ощущать на вкус.

Я совершаю прогулку вместе со спутником. Я вижу зеленый луг, при этом я приобретаю зрительное ощущение зеленого. Я получаю это ощущение, но я его не вижу. Второе. Представлениями обладают. Представление, которое некто имеет, принадлежит содержанию его сознания. Луг и лягушки на нем, солнце, которое освещает все вокруг, — все это существует независимо от того, смотрю ли я на все это или нет; но чувственное впечатление зеленого, которое я имею, существует только благодаря мне, я его носитель… Внутренний мир имеет в качестве своей предпосылки того, чьим внутренним миром он является.

Третье. Представления нуждаются в носителе. Вещи внешнего мира независимы по отношению к нему. Мой спутник и я убеждены, что оба мы видим один и тот же луг, однако каждый из нас имеет свое особое чувственное впечатление зеленого… Четвертое. У каждого представления есть только один носитель; никакие два человека не могут обладать одним и тем же представлением.

В противном случае представлению было бы присуще существование, не зависящее ни от того, ни от другого человека. Является ли вот та липа моим представлением? Когда, поставив этот вопрос, я включил в него выражение «вот та липа», я, собственно, предвосхитил ответ; ибо это выражение служит мне для обозначения чего-то мною видимого и такого, на что могут смотреть и что могут осязать и другие люди… [320] Фреге Г. Мысль // Фреге Г. Логика и логическая семантика. М., 2000. С. 333–334.