Ф Кессиди - Сократ

Наконец, Сократ исходит из того, что если своим бегством из тюрьмы он нарушит законы, то это явится косвенным подтверждением справедливости обвинения его в нарушении законов и совращении юношества. "Ведь губитель законов очень и очень может показаться также губителем молодежи и людей несмышленых" (там же, 53 с). Говоря от имени законов, Сократ замечает, что ему, всю жизнь учившему справедливости и добродетели, не пристало противоречить себе в поступках и убежать из тюрьмы в страхе перед смертью, наподобие жалкого раба. А где ему найти новую родину, если на своей родине он стал нарушителем ее законов? Законы Отечества сказани бы ему: "Если ты теперь отойдешь, то отойдешь обиженный не нами, Законами, а людьми" (там же, 54 с).

Создается впечатление, что вопрос о причинах, заставивших Сократа отказаться от побега из тюрьмы, исчерпан. Но это далеко не так. Дело в том, что некоторые принципиально важные суждения Сократа и линия поведения, избранная им после суда и вынесения ему смертного приговора, разительным образом расходятся с тем, что он говорил и на чем настаивал на суде. Это обстоятельство, как и вопрос об обосновании Сократом

283

повиновения (или неповиновения) закону стали, особенно за последние десятилетия, предметом оживленных обсуждений среди исследователей. В самом деле, как совместить то, что утверждает сын Софрониска в "Апологии", с тем, что он говорит в "Критоне"? Из "Апологии" (29 с-d) мы знаем, что если даже будет издан закон, на основании которого потребуется под страхом смерти "оставить философию", то и в этом случае он, Сократ, слушаться будет "скорее бога, чем вас (афинян - Ф. К.)" и не перестанет философствовать. В "Критоне" же (250 а- 53 а-в), напротив, высказывается мысль о гражданском повиновении, об обязанности гражданина полиса подчиняться отечественным законам. Кроме того, как совместить призыв Сократа к гражданскому повиновению с его (как уже нам известно) отказом подчиниться приказу Тридцати тиранов об аресте Леонтия Саламинского?

По этим и аналогичным вопросам, доставившим много хлопот ученым, были высказаны и высказываются различные мнения и суждения. Рассмотрим некоторые из них. В конце прошлого столетия известный русский религиозный философ В. С. Соловьев выступил против распространенной концепции, согласно которой в случаях коллизии между "внутренней правдой и законом" вопрос всегда должен решаться в пользу закона, ссылаясь при этом на Сократа, отказавшегося от побега из тюрьмы, как на пример гражданского повиновения законному, хотя и несправедливому приговору афинских судей. В. С. Соловьев писал, что в своем решении Сократ руководствовался не мотивами гражданского повиновения, а соображениями морального порядка: "Во-первых, он находил, что спасать бегством тот малый остаток жизни, на который он, как 70-летний старец,

284

мог рассчитывать, было бы постыдным малодушием... Во-вторых, Сократ находил, что гражданин должен приносить в жертву свое личное благо отечественным законам, хотя бы и несправедливым, ради сыновнего благочестия" (46, VII, 116).

В. С. Соловьев акцентировал внимание также на том, что "в случае Сократа не было столкновения двух обязанностей, а только столкновение личного права с гражданской обязанностью, причем можно принять в принципе, что право должно уступать" (там же). Далее, говоря, что "никто не обязан защищать свою материальную жизнь: это только право, которым всегда позволительно, а иногда похвально жертвовать", автор продолжает: "Другое дело, когда гражданский долг повиновения законам сталкивается не с личным правом, а с нравственной обязанностью, как в знаменитом классическом примере Антигоны, которая должна была выбирать между религиозно-нравственной обязанностью дать честное погребение своему брату и гражданской обязанностью повиновения нечестивому и бесчеловечному, однако легально-справедливому (как исходящему от законной власти отечественного города) запрещению давать такое погребение. Тут вступает в силу правило: подобает слушаться Бога более, чем человеков, и ясно оказывается, что справедливость - в смысле легальности или формально-юридической законности поступков, не есть сама по себе добродетель, а может становиться или не становиться таковою, смотря по положению. Поэтому одинаково одобряется героизм Сократа, уступившего несправедливому закону, и героизм Антигоны, нарушившей этот закон... Сократ уступил свое материальное право ради высшей идеи человеческого достоинства и патриотического долга, а Антигона утверждала

285

чужое право и исполняла тем самым свою обязанность... Допустим, например, что сыновнее благочестие, доведенное до героизма, побуждает кого-нибудь не сопротивляться своему отцу, намеревавшемуся его убить. О нравственном достоинстве героизма можно спорить, но никому и в голову не придет оправдывать или находить героическим того же человека, если он сочтет себя обязанным из повиновения к отцу убить своего брата или сестру. - Точно то же применимо к несправедливым и бесчеловечным законам, откуда явствует, что справедливость в смысле повиновения законам, как таковым, по девизу: fiat justitia, pereat mundus (пусть совершится правосудие, хотя бы погиб мир) - сама по себе не есть еще добродетель" (там же, 116-117).

Допустим, что Сократ, побуждаемый сыновним благочестием, решил пожертвовать жизнью во имя торжества отечественных законов и нерушимости их приговора, хотя бы и несправедливого. Но и в этом случае указанное противоречие не снимается. Ведь нам известно, что в "Апологии" тот же Сократ не высказывает никакого сыновного благочестия или патриотического чувства и заявляет, что даже под угрозой смерти он не откажется от философии. Мы также знаем, что в этом случае Сократ, подобно Антигоне, апеллирует к божественным, а не человеческим установлениям, т. е. следует, говоря словами В. С. Соловьева, правилу: подобает слушаться бога более, чем человеков. Получается, что один и тот же Сократ руководствовался двумя противоположными правилами или принципами, в одном случае (на суде) отдавая предпочтение божественным законам, в другом (в тюрьме) - человеческим. Все это весьма странно, необычно и вызывает недоумение.

286

Некоторые исследователи считают, что противоречие в суждениях и поведении Сократа является словесным и чисто внешним, так как платоновские диалоги "Апология" и "Критий" преследуют различные цели и говорят о разных вещах. Так, Г. Янг полагает, что доводы в "Критоне", приводимые Сократом в пользу отказа от своего побега, не выражают точки зрения Сократа, ко ставят целью убедить Критона, желавшего спасти жизнь Сократу и предпринявшего необходимые меры для побега, в несправедливости его, Критона, намерения, причем с позиции понимания вещей самим Критоном. "И если Сократ, - пишет Янг, - хочет убедить Критона, что для него не дикайон (не справедливо, - Ф. К.) бежать из Афин, он не может опереться на принципы как на средство убеждения: эти принципы, по крайней мере, сами по себе не подействуют на Критона" (103, 6). Ведь Критон, продолжает Янг, неоднократно поднимает вопрос о том, что скажут, что подумают и что сделают "большинство" сограждан (Критон, 44 Ь-с, 44 d, 45 d - 46 а, 48 b), если он и другие друзья Сократа не спасут последнего. Между тем для Сократа обсуждение вопроса о побеге надо вести независимо от мнения и намерения "большинства". И хотя Критон формально согласился с этим доводом, он тем не менее воспринял принципы Сократа весьма поверхностно. К тому же Критон был вне себя от осознания близкой смерти философа, его друга, и потому пренебрег сократовскими принципами, в частности, следующим: "более всего нужно ценить не жизнь, как таковую, но жизнь хорошую" (48 Ь). Словом, Критон, хотя и был другом Сократа, он тем не менее, один из многих, т. е, один из тех, кто разделяет мнение большинства и склонен поступать так, как поступит в аналогичной ситуации большинство.