Карл Маркс - Собрание сочинений, том 15

Я уже разъяснял этот гессенский вопрос вашим читателям [47]и поэтому ограничусь теперь объяснением в нескольких словах главных пунктов, вокруг которых велись дебаты. Когда гессенская конституция 1831 г. была уничтожена курфюрстом в 1849–1850 гг. с благословения Австрии, Пруссия некоторое время делала вид, что она желает поднять меч от имени протестующей палаты представителей; но в ноябре 1850 г. при встрече князя Шварценберга и барона Мантёйфеля в Ольмюце, когда Пруссия полностью капитулировала перед Австрией, признала восстановление старого германского сейма [48], предала Шлезвиг-Гольштейн и отреклась от всех своих притязаний на гегемонию, она отказалась также и от своих рыцарских выступлений в защиту гессенской конституции 1831 года.

В 1852 г. курфюрст даровал новую конституцию, которая гарантировалась германским сеймом, несмотря на протест гессенского народа. После Итальянской войны этот вопрос был снова поставлен на обсуждение по тайному подстрекательству Пруссии. Гессенские палаты снова высказались за законность конституции 1831 г., и во франкфуртский сейм стали поступать новые петиции, требующие ее восстановления. Тогда Пруссия заявляла, что конституция 1831 г. является единственно законной, но, как она предусмотрительно добавляла, эту конституцию следовало бы приспособить к монархическим принципам сейма. С другой стороны, Австрия утверждала, что законной является конституция 1852 г., но ее следует исправить в либеральном направлении. Таким образом, спор шел о мелочах и носил чисто софистический характер. Суть его заключалась в пробе сил Гогенцоллернов и Габсбургов внутри Германского союза. Значительное большинство сейма вынесло, наконец, решение в пользу конституции 1852 г., то есть в пользу Австрии и против Пруссии. Мотивы, которые повлияли на позицию мелких немецких государств, были очевидны. Эти государства знали, что Австрия слишком занята своими внешнеполитическими затруднениями и слишком непопулярна, чтобы стремиться к чему-либо большему, чем сохранение общего status quo [существующего порядка, существующего положения. Ред.] в Германии, в то время как они подозревали, что Пруссия вынашивает честолюбивые планы нововведений. Не признав правомерной резолюцию, принятую сеймом в 1851 г., они поставили бы под угрозу правомерность всех других резолюций сейма, начиная с 1848 года. И, наконец, последнее, но не наименее важное — им не нравилась прусская стратегия диктата по отношению к мелким немецким государям и покушения на их суверенитет под предлогом поддержки жалоб гессенского народа на курфюрста. Поэтому предложение Пруссии провалилось.

И вот 20 апреля, когда этот вопрос стал предметом дебатов берлинской палаты депутатов, г-н фон Шлейниц определенно заявил от имени прусского правительства, что Пруссия не будет считать себя связанной решением германского сейма; что в 1850 г., когда вырабатывалась прусская конституция, германского сейма не существовало, ибо это учреждение было сметено бурей 1848 года; из этого следовало, что все резолюции германского сейма, противоречившие планам прусского правительства, лишались законной силы; и, наконец, что фактически германский сейм не существует, хотя Германский союз, конечно, продолжает существовать. Можно ли представить себе какой-либо более безрассудный шаг со стороны прусского правительства? Австрийское правительство объявило несуществующим старое государственное устройство Германской империи, после того как Наполеон I действительно уничтожил ее. Габсбург тогда лишь констатировал факт. Гогенцоллерн же, наоборот, объявляет теперь недействительной конституцию Германского союза в тот момент, когда Германии угрожает внешняя война, как бы для того, чтобы предоставить герою декабря законный предлог для заключения сепаратных союзов с мелкими немецкими государствами, которым до сих пор законы сейма мешали действовать таким образом. Если бы Пруссия провозгласила правомерность революции 1848 г. и объявила недействительными все контрреволюционные законы, изданные ею самой и сеймом после 1848 г., если бы она восстановила институты и законы революционной эпохи, она завоевала бы сочувствие всей Германии, в том числе и австрийской части Германии.

Теперь же она лишь вызвала раскол среди немецких государей, не объединив немецкого народа. Фактически она открыла дверь, чтобы впустить зуавов.

Написано К. Марксом в начале мая 1860 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 5950, 19 мая 1860 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

Вторая часть статьи на русском языке публикуется впервые

Берлин, 28 мая 1860 г.

Главной темой разговоров здесь, как и во всей Европе, разумеется, служат подвиги Гарибальди в Сицилии. Вам должно быть известно, что еще никогда телеграфом не злоупотребляли столь бессовестным образом, как это делается сейчас в Неаполе и Генуе или в Турине. Никогда еще саранча не налетала на Европу в таком количестве, в каком теперь летают телеграфные «утки». Поэтому было бы целесообразно вкратце изложить точку зрения на сицилийские дела наиболее компетентных здешних военных кругов. Прежде всего общеизвестно, что до прибытия Гарибальди восстание продолжалось целый месяц; но как ни первостепенно значение этого факта, его могут переоценить, как показала парижская газета «Constitutionnel» [50]. До прибытия генерала Ланца с подкреплениями в Сицилию, находившиеся там неаполитанские войска едва ли насчитывали 20000 человек, основную часть которых пришлось сосредоточить в крепостях Палермо и Мессины, так что летучий отряд, выделенный для преследования повстанцев, мог похвалиться успехами в нескольких стычках, мог рассеять противника в отдельных пунктах и беспокоить его в различных направлениях, по он показал свою полную неспособность окончательно подавить восстание. В настоящее время в Палермо, по-видимому, сгруппировано около 30000 неаполитанских войск, причем две трети этих войск занимают крепость, а одна треть расположена лагерем в ее окрестностях. Как сообщают, в Мессине находится 15000 неаполитанцев. Что касается Гарибальди, то, согласно последним сообщениям, он не продвинулся дальше Монреале. Правда, этот город расположен на холмах, господствующих над Палермо со стороны суши, но для использования преимуществ, которые дает эта позиция, у Гарибальди не хватает главного — осадной артиллерии. Следовательно, в ближайшее время успех Гарибальди, армия которого насчитывает около 12000 человек, будет зависеть от двух главных обстоятельств: от быстроты распространения восстания на весь остров и от позиции неаполитанских солдат в Палермо. Если последние станут колебаться и у них начнутся столкновения с находящимися в их рядах иностранными наемниками, оборонительные сооружения Ланца могут рассыпаться как карточный домик. Если восстание приобретет весьма значительный размах, армия Гарибальди вырастет до еще более грозных размеров. Если Гарибальди удастся овладеть Палермо, он сметет на своем пути все, кроме Мессины, где перед ним снова встанет трудная задача. Вспомните, что в 1848–1849 гг. неаполитанцы потеряли все, кроме Мессины, которая служит как бы tete-depont [предмостным укреплением. Ред.] между Сицилией и Неаполем; но удержать Мессину тогда оказалось достаточным, чтобы отвоевать весь остров. На этот раз, однако, падение Палермо и завоевание патриотами всего острова, кроме Мессины, ввиду изменившейся политической обстановки, должно иметь более решающие результаты, чем в 1848–1849 годах. Если Гарибальди овладеет Палермо, «король Италии» окажет ему официальную поддержку. Если Гарибальди потерпит поражение, его поход будет объявлен частной авантюрой. В словах Гарибальди звучит иронический пафос, когда, обращаясь к Виктору-Эммануилу, он говорит, что завоюет для него новую провинцию, но надеется, что король не продаст ее, как продал Ниццу — родину Гарибальди пашьдщческой жизни Пруссии внимание общества, естественно, сосредоточено главным образом на частном письме принца Прусского английскому принцу-супругу [51]; копия этого письма была передана министру иностранных дел Пруссии г-ну фон Шлейницу послом Луи Бонапарта в Берлине, князем де Латур д'Овернь, который не ограничился подобной дерзостью, но еще и осмелился потребовать объяснения некоторых мест письма, касающихся репутации и планов великого парижского saltimbanque [скомороха. Ред.] , Этот инцидент напоминает аналогичный случай, имевший место незадолго до ратификации Ункяр-Искелесийского мирного договора в 1833 году [52]. Великий визирь, отославший в британское посольство в Константинополе копию тайного договора, составленного графом Орловым, был весьма смущен, когда на другой день, к его не совсем приятному изумлению, граф Орлов вернул ему ту же копию, с раздражением пожелав на будущее выбирать более надежных поверенных. В Берлине все убеждены, что письмо принца-регента, отправленное почтой через Остенде, а не через Кале, было вскрыто на английском почтамте, где многочисленный персонал заведомо занят просмотром подозрительных писем. Эта практика достигла такого распространения, что во времена коалиционного министерства граф Абердин признался, что он не рискует доверять почте собственные письма к своим столичным друзьям. Предполагают, что лорд Пальмерстон, заполучив таким образом копию письма принца-регента, передал ее в распоряжение французского посла в Лондоне из вражды к принцу Альберту и в интересах англо-франко-русского союза. Во всяком случае столь оживленно обсуждавшиеся перспективы англо-прусского союза отнюдь не блестящи.