Освальд Шпенглер - Закат Европы. Образ и действительность

Античному тяготению ко всему близкому и нынешнему соответствует, однако, то, что идеалом полиса становится экономический идеал автаркии Политической атомизации античного мира должна была соответствовать атомизация экономическая. Каждая из этих крошечных жизненных единиц желала иметь собственный и полностью замкнутый в себе самом экономический поток, который бы циркулировал независимо от всех прочих, причем

* Лишь начиная с 1770 г банки как кредитные центры становятся экономической силой, которая на Венском конгрессе впервые начинает вмешиваться в политику Прежде банкир занимался по преимуществу учетом векселей У китайских и даже египетских банков иное значение, а античные банки, в том числе и в Риме Цезаря, следовало бы назвать скорее кассами Они собирали налоговые поступления в наличных деньгах и ссуживали наличные деньги в обмен на компенсацию, так, «банками» становятся храмы с их запасами металлов в виде посвятительных даров Храм на Делосе столетиями ссуживал под l0%661

526

непосредственно в поле зрения. Крайней противоположностью этому является западное понятие фирмы — мыслимый абсолютно безлично и нетелесно центр сил, действие которого распространяется во все стороны в бесконечность; ее «владелец» в силу своей способности мыслить деньгами ее не олицетворяет, но ею обладает как неким малым космосом и ее направляет, т. е. имеет ее в своей власти. Такая двойственность фирмы и владельца оказалась бы для античного мышления абсолютно непредставимой*

По этой причине западная и античная культуры означают соответственно максимум и минимум организации, само понятие которой у античного человека полностью отсутствовало. Его финансовое хозяйство — это сплошь сделавшаяся правилом временность' на богатых граждан в Афинах и Риме возлагается снаряжение военных кораблей; политическое могущество римского эдила и его долги основываются на том, что он не только устраивает игры, проводит дороги и строит здания, но и за это платит, разумеется имея впоследствии возможность взять свое, грабя провинции. Об источниках поступления задумывались лишь тогда, когда возникала в них нужда, и к ним тут же, без всякого предварительного размышления прибегали, как диктовала потребность, даже если вследствие этого источники уничтожались. Повседневными финансовыми методами были ограбление собственных храмовых сокровищниц, пиратство в отношении кораблей собственного города, конфискация имущества сограждан Если имелись излишки, они делились между гражданами, чему, к примеру, обязан своей славой в Афинах Эвбул**. Не было еще ни бюджета, ни чего-то напоминающего экономическую политику «Ведение хозяйства» в римских провинциях оказывалось общественной и частной хищнической эксплуатацией ресурсов, которой занимались сенаторы и богачи, нисколько не задумываясь о том, могут ли вывезенные ценности быть восполнены и как это могло бы произойти. Античный человек никогда не помышлял о планомерном наращивании экономической жизни, но ориентировался лишь на мгновенный результат, доступное количество наличных денег Без Древнего Египта императорский Рим погиб бы: здесь, по счастью, находилась цивилизация, на протяжении тысячелетия не помышлявшая ни о чем, кроме организации своей экономики Римлянин такого образа жизни не понимал и не был в состоянии ему подражать***, однако то случайное обстоятельство, что здесь струился неисчерпаемый источник денег для того, кто обладал

* Понятие фирмы сформировалось уже в позднеготическое время как ratio или negotiatio, и оно не может быть передано никаким словом на языках античности Negotium означало для римлянина конкретный процесс («обделать дело», а не «иметь» его)

** v Polmann, Gnech Gesch, S 216 f *** Gercke-Norden, Einl in die Altertumswiss III, S 291

527

политической властью над этим феллахским миром, сделало ненужным введение проскрипций в обычай. Последняя такая финансовая операция, протекавшая в форме резни, относится к 43 г.*, незадолго до присоединения Египта. Масса золота, которую привезли тогда Брут и Кассий из Азии, масса, означавшая армию, а тем самым- власть над миром, сделала необходимым объявление вне закона 2000 богатейших жителей Италии, чьи головы, чтобы получить назначенное вознаграждение, тащили в мешках на форум. Никто не мог удержаться и никто не щадил даже родственников, детей и стариков, людей, никогда не занимавшихся политикой, если у них был запас наличных денег. Иначе результат был бы слишком незначителен.

Однако с исчезновением античного мироощущения в раннеимператорскую эпоху угасает также и этот способ мышления деньгами. Денежные монеты снова становятся товаром, поскольку жизнь вновь делается крестьянской**, и этим

* Кготауг в Hartmann, Rom. Gesch., S. 150.

** Римляне были евреями той эпохи (с. 332). Напротив того, евреи были тогда крестьянами, ремесленниками, мелкими производителями (Parvan, Die Nationalitat der Kaufleute im romischen Kaiserreich, 1909; также Mommsen, Rom. Gesch. V, S. 471), т. е. они обращались к занятиям, сделавшимся в готическую эпоху объектом их торговых операций. В том же положении находится сегодня «Европа» по отношению к русским, чья всецело мистическая внутренняя жизнь воспринимает мышление деньгами как грех. (Странник у Горького в «На дне» и весь вообще мир идей Толстого- с. 199, 288.) Здесь сегодня, как в Сирии во времена Иисуса, простираются один поверх другого два экономических мира (с. 197 слл.): одинверхний, чужой, цивилизованный, проникший с Запада, к которому, как подонки, принадлежит весь западный и нерусский большевизм; и другой — не ведающий городов, живущий в глубине среди одного лишь «добра», не подсчитывающий, а желающий лишь обмениваться своими непосредственными потребностями. К лозунгам, оказывающимся на поверхности, надо относиться как к голосам, в которых простому русскому, занятому всецело своей душой, слышится воля Божья. Марксизм среди русских покоится на ревностном непонимании. Высшую экономическую жизнь петровской Руси здесь только терпели, но ее не создавали и не признавали. Русский не борется с капиталом, нет: он его не постигает. Кто вчитается в Достоевского, предощутит здесь юное человечество, для которого вообще нет еще никаких денег, а лишь блага по отношению к жизни, центр которой лежит не со стороны экономики. «Ужас прибавочной стоимости», доводивший многих перед войной до самоубийства, представляет собой непонятое литературное обличье того факта, что приобретение денег с помощью денег является для не знающего городов мышления в «добре» кощунством, а если его переосмыслить исходя из становящейся русской религии, — грехом. Между тем как города царского режима приходят сегодня в упадок и люди обитают в них словно в деревне, под тонкой коркой мыслящего по-городскому, стремительно исчезающего большевизма происходит и освобождение от экономики. Апокалиптическая ненависть (господствовавшая также в эпоху Иисуса и в простом иудействе по отношению к Риму) направилась против Петербурга не только как города-местопребывания политической власти западного стиля, но и как центра мышления в западных деньгах, отравившего жизнь и направившего ее по ложному пути. Глубинной Русью создается сегодня пока еще не имеющая духовенства, построенная на Евангелии Иоанна третья разновидность христианства, которая бесконечно ближе к магиче-