Эрик Вейнер - Философский экспресс. Уроки жизни от великих мыслителей

Возможно, все это не просто совпадения. Два философа, оказавшие влияние на раннего Эпикура, — Демокрит и Пиррон [91] Klein, The Art of Happiness, ix. — побывали в Индии и посещали там буддийские школы. Возможно, Эпикур узнал от них об учении Будды. А может быть, два учителя шли разными путями, но прибыли к одной и той же цели.

Сегодня эпикурейский сад, как и почти все остальное, переместился в интернет. В интернете-то я и познакомился с Томом Мерлом. Я специально его не искал. Он мне сам попался.

Том — эпикуреец с большой буквы Э. Он живет по исконным заповедям философа. Его дом в Напе — калифорнийском городе, эпикурейском с маленькой буквы э: здесь это слово — синоним кулинарной роскоши. Как же он совмещает прописную и строчную буквы? Именно этот вопрос я первым записываю в блокнот. Но вопросы — они как чипсы (или как сумки): одного всегда мало. Раз — и я уже исписал в блокноте десяток страниц. Эпикур, идеолог простой жизни, меня бы не одобрил.

Я понимаю, что все мои вопросы сводятся к следующему: как может мертвый грек, любитель ругаться и плеваться, живший в саду и практиковавший радикальную простоту, быть актуальным в современном сложном мире хай-тека?

Я проехал полмира — от Афин до Напы, чтобы вместе с Томом отправиться обедать. Я предоставляю выбрать место ему отчасти потому, что он лучше знает город, но в основном потому, что мне любопытно, какое эпикурейство он выберет — с маленькой или с большой буквы Э. Он предлагает встретиться в центре города и пройтись до ресторана.

Тому 73 года, но выглядит он лет на десять моложе. На нем темные очки, которые он не снимает даже в тени, и шелковая сорочка с узором из цветных винных бутылок. Тому явно нравится его загорелая кожа. Мне он симпатичен. Пока мы идем, я в порядке смол-тока расспрашиваю о жизни в Напе.

Тому нравится здесь жить, хотя он устает от внешнего лоска, избытка красивых людей, а также прискорбной нехватки шероховатостей.

Шероховатости — это важно, соглашаюсь я. Нельзя доверять месту, где нет шероховатостей.

Том подводит нас к маленькому кафе. Меню здесь простое, недорогое. Эпикурейство с большой Э. Я заказываю сэндвич под названием «Лесной пожар» — меня привлекает сыр Оахака в его составе, а также вспоминается эпизод из жизни Торо, о котором я как-то читал. Они с другом однажды случайно подожгли изрядный участок уолденских лесов, отчего сильно огорчились.

— Что-нибудь из напитков? — спрашивает женщина, принимающая заказ.

Я смотрю на часы: одиннадцать утра.

— Рановато для вина, да? — спрашиваю я.

Женщина с Томом обмениваются понимающими взглядами. У нас тут турист. В Напе для вина никогда не рано и никогда не поздно.

По совету Тома я заказываю пино нуар. Мы устраиваемся за столиком на улице. Солнце приятно пригревает, небо — безупречной калифорнийской синевы. Ни малейших признаков шероховатостей. Мимо проезжает «Тесла».

В ожидании еды я берусь за первый вопрос — а тот, пока я отвлекся, снова распался на вопросы.

— Как вы пришли к Эпикуру, — спрашиваю я Тома, — или это Эпикур пришел к вам?

Том объясняет, что всегда был «идейным человеком». В университете он интересовался философией, но лишь в магистратуре углубился в нее по-настоящему. Это было в 1960-е. Хорошее время для людей идей.

Том читал Спинозу, Канта и прочих, но его притягивал Эпикур и его акцент на удовольствиях.

— Для меня удовольствие — нечто всеобъемлющее, даже в большей мере, чем счастье, — говорит он мне, потягивая вино.

Том никогда не устает разрушать мифы об Эпикуре. Философ не был обжорой. Он был бы в ужасе, если бы узнал, что его именем назвали кулинарный сайт. Он высоко ценил простую жизнь. Низко висящие плоды вкуснее всего.

Я вслух задумываюсь о том, как Том объединяет идею простой жизни с реальной жизнью в Напе, где низко висящим плодом, скорее всего, будет изысканный виноград, из которого сделают бутылку мерло за двести долларов, а крыша над головой запросто может обойтись в миллион.

— Это непросто, — соглашается Том, — но возможно. Просто нужно все правильно рассчитать.

При слове «рассчитать» я вздрагиваю. Расчеты, математика, геометрия — все это для меня явления того же порядка, что боги и смерть: то, чего я боюсь. В Академию Платона меня бы и на порог не пустили.

— Любые удовольствия — это хорошо, — говорит Том, — а любая боль — это плохо, но это не значит, что боли всегда следует предпочесть удовольствие. Иные удовольствия в будущем оборачиваются болью, поэтому их лучше избегать. Боль от рака легких весомее, чем удовольствие от курения. Точно так же иная боль может привести к удовольствию в дальнейшем, и она для человека полезна. К примеру, боль в мышцах во время тренировки.

Как бы странно это ни звучало, путь к удовольствию можно спланировать с позиций разума, учил Эпикур. Если мы несчастливы — это не потому, что мы ленивы или ущербны. Просто мы допустили ошибку в расчетах. Нам не удалось спланировать все разумно, трезво оценивая удовольствие и боль.

Том постоянно рассчитывает, «проверяет удовольствие», по его словам. Чего в каждом случае получится больше — удовольствия или боли?

Вот на днях, рассказывает Том, он узнал, что в Сан-Франциско привозят театральную постановку, которую он мечтал увидеть. Поехать? На одной чаше весов — удовольствие от просмотра; на другой — боль от цены билета и ада калифорнийских трасс. И вот в конце концов Том решил, что да, удовольствие здесь перевешивает боль. И купил билеты.

— Чистых удовольствий в мире очень мало, — говорит он. — Поэтому-то эта философия для меня в самый раз. Я человек очень нерешительный.

Меня необходимость выбора тоже фрустрирует. Причем, что удивительно, речь идет не о глобальном жизненном выборе («чем мне заняться в жизни?»), а о мелочах: заказать гватемальский или суматранский кофе? В корне моей нерешительности, догадываюсь я, лежит страх. Страх сделать неверный выбор. Выбрать хорошее вместо лучшего.

И вот, пока мы с Томом попиваем пино нуар, я начинаю понимать, в чем привлекательность эпикурейства. Но меня все еще кое-то беспокоит — я про атараксию, отсутствие душевных раздражителей, которую Эпикур считал высшим благом. Это похоже на некую пассивную форму удовольствия. Что не так с тем, чтобы активно удовлетворять свои желания? Я спрашиваю об этом у Тома.

— Вот посмотрите на эту картошку фри, — говорит он, размахивая в воздухе ломтиком, как волшебной палочкой.

— Так, — говорю я, не совсем понимая, к чему он.

— Желание получить картошку фри начинается с боли. У вас нет желаемого. Вы жаждете. Ищете. У вас словно чешется в этом месте.

— Так удовольствие — это почесать там, где чешется?

— Да, но вам не суждено его достичь, потому что всегда появится еще какая-то боль, зачешется еще где-то и придется там тоже чесать.