Эрик Вейнер - Философский экспресс. Уроки жизни от великих мыслителей

Поднявшись на небольшой холм, я попадаю на Байбрукское кладбище. Одновременно со мной пришла какая-то женщина со старушкой-матерью. Они принесли цветы и повесили на ближайшее дерево китайские музыкальные подвески — «ветерки».

— Красота, правда? — говорит дочь.

Не знаю, о чем она — о звоне подвесок, цветах, голубом небе или о том, как можно находить радость в самых неожиданных местах, даже на кладбище, если быть достаточно внимательным. Да и не так важно, о чем она. Имеет значение качество внимания, а не его объект.

Подходит нарядно одетый мужчина, приносит еще цветы. Отец, должно быть. Все они садятся на землю перед могильным камнем и наслаждаются импровизированным пикником.

У них есть своя история, и она, понятно, не из счастливых. Я убеждаюсь в этом позже, когда они уходят, а я приближаюсь к могиле. И лишь тогда замечаю, какой маленький на ней стоит камень и что сделан он в форме плюшевого мишки. Многие физические предметы вызывают сильные чувства, но ничто, абсолютно ничто не способно разорвать сердце в клочья так, как могильный камень в форме мишки. Симону Вейль я нахожу, даже не начав искать. Пробираясь через ограды, поднимаю глаза — и вот она.

За могилой хорошо ухаживают, хотя несколько цветов уже увяли, а ветер опрокинул пластиковый горшочек. Памятник на могиле совсем простой, такой же, как и все вокруг, лишь даты указаны по-французски: 3 Février 1909 — 24 Août 1943.

На земле — фотография Вейль в рамке. Та же, которую я видел раньше. Те же непослушные волосы, неуклюжие очки, умные глаза. И что-то еще — я не замечал этого раньше: легкий изгиб губ, намекающий на улыбку. В чем же причина этой полуулыбки? Интересно знать. Может, фотограф смешно пошутил, а может, Вейль только что узнала, что ее приняли в престижную школу — Эколь Нормаль.

Есть и еще одна версия. Не исключено, что фотограф запечатлел Симону Вейль в момент крайнего внимания, потока, а только в таком состоянии она — а как иначе? — на мгновение забывала мучительные головные боли, братца-гения, надвигающуюся войну — и улыбалась.

Теряем что-то мы внезапно, осознаем потерю — постепенно. Не сразу смиряешься с тем, что ключи от машины, кошелек или чье-то сердце не просто куда-то делись, а пересекли ту невидимую, но окончательную границу, отделяющую принадлежащее нам от уже не принадлежащего. Небытие приводит нас в ужас, и с ним свыкаешься не сразу.

«Потеря» — слово простое, но устрашающее. Наполеон среди слов. Если речь не про вес, то почти наверняка контекст негативный. Мы не просто переживаем потерю. Мы терпим утрату. Если человек погружен во что-то, скажем в работу или отношения, мы говорим — «мы его потеряли». Когда пишется история народа или человеческой жизни, нередко выделяют определенный момент, после которого «все было потеряно».

Потери бывают разные, но мелкими они не бывают. От среднего размера и выше. Ощущения от них тоже разные. Есть болезненные, есть опустошающие, есть просто неприятные. Бывают и потери, которые воспринимаешь как иронию судьбы. Например, если потерял блокнот, в котором писал главу о внимании.

Я любил этот блокнот. До сих пор помню, как впервые положил на него глаз. Это было в маленьком, но дорогом канцелярском магазине в Балтиморе теплым весенним днем. Меня привлек его простой дизайн, сдержанные тона оформления, прочный переплет — такой крепкий и надежный, — а еще мягкая бумага и к тому же три — целых три! — ленточки-ляссе, чтобы закладывать нужную страницу.

На потерю этого блокнота я отреагировал несоразмерно самой потере. Умом я это понимаю, но понимать одним умом — значит не понимать вовсе. Делаю глубокий вдох, задумываюсь над своей реакцией. Откуда она взялась? Мне уже случалось терять вещи, но никогда я так не реагировал. В колледже я как-то потерял целую неделю, и сердце мое не дрогнуло. Почему же этот блокнот разбил мне сердце?

Потому что это был не просто блокнот. Мысли, вверенные бумаге, — это результат работы ума в момент наивысшего внимания. Эти моменты невероятно хрупки, словно собачка из песка на Хай-стрит: потеряешь — не восстановишь. Проще вернуть потерянный бриллиант, чем упущенную мысль. Именно поэтому я должен (должен!) найти блокнот и восстановить пропавшее. Проверенный способ сильнее к чему-то привязаться — потерять это. Когда мои поиски не увенчиваются успехом, не только блокнот начинает казаться мне эстетически совершенным, но и его содержание — литературно безупречным. Ко второму дню поисков я совершенно убежден, что мысли, изложенные на его страницах во время поездки в Англию, отличаются непревзойденной остротой и оригинальностью. К четвертому дню я говорю себе, что это был Самый Ценный Блокнот Всех Времен и Народов. Ценнее Лестерского кодекса Леонардо да Винчи и рукописей Хемингуэя.

Я ищу в местах очевидных (ящики, полки) и менее очевидных (холодильник, ведро для мусора). Ничего. Я удваиваю, утраиваю усилия. Еще раз прохожу уже пройденными маршрутами. Проверяю тот же ящик три, четыре, пять раз.

Мое поведение тревожит собаку и пугает кота — он предусмотрительно прячется подальше. Дочь заявляет, что вся эта история — «самая, самая бесячая в мире».

Меня терзает не только отсутствие блокнота, но и факт его потери, а также то, что подобная невнимательность говорит обо мне. Наверняка ничего хорошего. (Как называют людей, которые вечно все теряют? Лузеры! {10} 10 От to lose — «терять». — Прим. пер. Что может быть ужаснее?) Мемуаристка Мэри Карр недавно потеряла свой блокнот, но ей хватило редакторского чутья сделать это на яхте, управляемой пылким греком по имени Дионис и его «вольным, пропитанным текилой сердцем» [111] Mary Karr, Twitter: @marykarrlit, 8 июля 2019 г. . Мой блокнот потерялся на кухне, пока я раскладывал по местам замороженную пиццу и сухие завтраки. Ни тебе текилы. Ни Диониса. Только сожаления и ненависть к самому себе.

В подобных ситуациях я обращаюсь к Симоне. «Отчаянные времена…» {11} 11 Намек на фразу «Отчаянные времена требуют отчаянных мер». — Прим. пер. — бормочу я, открывая ее книгу. Ознакомившись с историей болезни, она дает простой диагноз: я на самом деле не хочу найти блокнот. Я хочу им владеть. Меня одолевает желание, а желание несовместимо с вниманием. Желать чего-то — значит чего-то от него хотеть. А это затуманивает взор.

Нам начинает казаться, что проблема — в объекте нашего желания, тогда как она в субъекте. В нашем «я». Может показаться, будто вожделеть что-то — и значит обращать на это внимание, но это иллюзия. Вы поглощены своим желанием обладать объектом, но не самим объектом. Героиновому наркоману не нужен героин. Ему нужно обладать героином, а заодно чувствовать облегчение от того, что он не испытывает нехватки героина. Ему нужна атараксия — свобода от душевных волнений. Я возвращаюсь к Симоне: «Что может быть глупее, чем напрягать мускулы или сжимать челюсти по поводу добродетели, поэзии или решения задачи? Внимание — это что-то совсем другое».