Сью Придо - Жизнь Фридриха Ницше [litres]

Швейцарский туристический бум только начинался. В Зильс-Марии было несколько скромных отелей, но и они оказались слишком дороги и переполнены обществом. Поэтому Ницше снял по-монашески аскетичную комнату в простом доме Жана Дуриша, главы деревенского самоуправления, который внизу держал бакалейную лавку, а на заднем дворе разводил свиней и цыплят. Обходилась она по франку в день [12]. Под окном спальни Ницше (она же кабинет), выходившей на восток, росла высокая сосна, которая приглушала дневной свет, обращая его в матово-зеленый. Для его глаз это было сущее благословение.

Зильс-Мария полюбилась ему не потому, что исцеляла его от болезней. Напротив, в июле и затем в сентябре он оказался ближе к смерти, чем когда-либо. «Я в отчаянии. Боль разрушает мою жизнь и волю… Уже пять раз я призывал Доктора Смерть» [13]. Но чем ниже погружение, тем выше подъем: «Меня посетили такие мысли, которые ранее никогда не приходили мне в голову…» Он сравнивал себя с машиной, которая может взорваться в любой момент, и в начале августа ему действительно пришла в голову первая поистине выдающаяся мысль с момента выдвижения противопоставления дионисийского и аполлонического начал. Стоя на берегу озера Сильваплана у монументальной пирамидальной каменной глыбы, которую он впоследствии назовет «Скалой Заратустры», он обдумывал проблему вечного возвращения. В «Веселой науке» Ницше писал:

«Что, если бы днем или ночью подкрался к тебе в твое уединеннейшее одиночество некий демон и сказал бы тебе: “Эту жизнь, как ты ее теперь живешь и жил, должен будешь ты прожить еще раз и еще бесчисленное количество раз; и ничего в ней не будет нового, но каждая боль и каждое удовольствие, каждая мысль и каждый вздох и все несказанно малое и великое в твоей жизни должно будет наново вернуться к тебе, и все в том же порядке и в той же последовательности, – также и этот паук, и этот лунный свет между деревьями, также и это вот мгновение, и я сам. Вечные песочные часы бытия переворачиваются все снова и снова – и ты вместе с ними, песчинка из песка!”» [14]

Такая идея и впрямь ужасает, и она показалась ему настолько важной, что он нацарапал на клочке бумаги, что эта мысль пришла ему в голову «в 6000 футах над уровнем моря и гораздо выше уровня людей».

Возможно, она была как-то связана с рядом научных книг, которые он к тому времени прочел. Он писал, например:

«Силы в мире не уменьшаются, иначе за бесконечное время они бы ослабели и исчезли. Силы в мире не прекращаются – иначе был бы достигнут предел и часы бытия остановились бы. Какого бы состояния ни мог достичь этот мир, он должен был его достичь – и не однажды, но бесчисленное множество раз. Возьмем этот момент: он уже случался однажды и много раз, и он возвратится, когда все силы в мире распределятся так же, как сейчас: он существует наряду с моментом, который дал ему жизнь, и моментом, который им порожден. Человек! Вся твоя жизнь будет раз за разом переворачиваться, как песочные часы, и раз за разом она будет заканчиваться в один продолжительный момент времени, пока в течении мира по кругу не соединятся вновь все условия, которые произвели тебя на свет. Тогда ты снова обретешь все страдания и все наслаждения, всех друзей и всех врагов, все ошибки, все листья травы, все лучи солнечного света – все вещи вместе. Это кольцо, в котором ты – ничтожная песчинка, вращается снова и снова. И в каждом кольце человеческого существования всегда есть час, когда – сначала для одного, затем для многих и, наконец, для всех – появляется самая важная мысль – мысль о вечном возвращении всех вещей: каждый раз этот час становится полуднем человечества» [15].

Неудивительно, что идею человеческой жизни он выражает через понятие кольца существования. Вагнер не только написал «Кольцо нибелунга», но и тщательно проработал его структуру как кольцо вечного возвращения, как циклическую историю, в которой песочные часы переворачиваются снова и снова.

В Зильс-Марии Ницше также впервые записывает в своем блокноте имя Заратустры, но только имя. Обеим идеям еще нужно будет несколько лет на созревание.

В октябре 1881 года в Зильс-Марии уже стало холодно. «С энергией сумасшедшего» он бежал в Геную, где поселился на чердаке. «В доме мне нужно подниматься по ста шестидесяти четырем ступенькам, а ведь и сам дом расположен довольно высоко и на крутой улице с дворцами. Поскольку эта улица очень крутая и заканчивается большой лестницей, она очень тихая и между камнями мостовой даже растет трава. Здоровье мое в ужасном беспорядке» [16].

Ему приходилось экономить деньги – иногда он по нескольку дней питался одними сушеными фруктами. Порой добрая домохозяйка помогала ему с готовкой. Отапливать комнату у него недоставало средств. За теплом он шел в кафе, где подолгу сидел, но, как только показывалось солнце, он спешил на одинокий утес у моря, где лежал под зонтиком без движения, как ящерица. Это помогало справляться с головными болями.

Обычно Ницше не беспокоился о том, какое впечатление производит на людей. За годы странствий его запомнили человеком тихим, пассивным, с мягким голосом, в бедном, но опрятном платье, с изысканными манерами, которые распространялись на всех, в особенности на женщин. Он казался совершенно невыразительным, поскольку его рот всегда скрывали густые усы, а глаза – синие или зеленые очки, при этом лицо было еще и прикрыто зеленым козырьком. Но при этом он никогда не был тенью, о нем никогда не забывали: аура недотроги делала его присутствие только более значительным. Он сделал открытие, как писал в «Утренней заре»: «Таким образом, самый кроткий и самый справедливый человек, если только у него длинные усы, будет сочтен, на первый взгляд, обладателем длинного уса, т. е. за военного человека, имеющего бурный характер, а иногда способного и на насилие. Сообразно с этим взглядом и начинают относиться к нему» [17].

Пауль Рэ приехал в Геную в феврале 1882 года и привез с собой печатную машинку. «Пишущий шар Маллинга-Хансена» представлял собой хитроумную полусферу, напоминающую медного ежа, каждая игла которого оканчивалась какой-либо буквой. При нажатии пальцем на кнопку игла печатала эту букву на странице. Машина привлекла к себе внимание на выставке в Париже. Надежды Ницше были связаны с тем, что она могла позволить ему писать только руками, освободив от этой обязанности глаза. Успех был достигнут не сразу. «Эта машинка нежна, как маленькая собачка, и причиняет много проблем». По дороге она была повреждена и не работала должным образом, но даже после ремонта оказалось, что его глазам не проще смотреть на клавиши, чем на кончик пера, двигающийся по странице. К счастью, Пауль Рэ тут как раз мог помочь.