Сью Придо - Жизнь Фридриха Ницше [litres]

Вагнер в 1880 году отказался подписать петицию Фёрстера. Хотя у композитора были свои антисемитские предрассудки, он с неприязнью относился к самому Фёрстеру, считая его утомительным, некультурным и не особенно умным. Но в Байрёйте эту точку зрения разделяли не все. Старый враг Ницше Ганс фон Вольцоген, редактор Bayreuther Blätter, с удовольствием предоставил Фёрстеру платформу для публикации его смехотворных статеек (в одной говорилось, что в первый же день, когда его партия придет к власти, полиция закроет все существующие школы для девочек).

Газета открывала важный доступ к Обществам покровителей Байрёйта по всей Германии. Они стали основной сетью работы Фёрстера – именно они поставляли аудиторию для речей, сопровождавшихся аплодисментами.

Сентябрь 1883 года выдался в Наумбурге неудачным. Хотя Ницше и его мать были едины в попытках отговорить Элизабет от устройства своей судьбы с Фёрстером, Элизабет объединилась с матерью, чтобы заставить Ницше прекратить заниматься своей кощунственной философией, остепениться и вернуться преподавать в университет. А может, еще и перестать якшаться с «не самыми милыми» людьми.

Франциска и Элизабет давили на него, сам он не мог оказать никакого влияния на решение Ламы выйти замуж за омерзительного Фёрстера и весь месяц вынужден был терпеть ее невыносимый расизм и твердое ощущение собственной правоты. Пора было уезжать.

5 октября он уехал в Базель, где мог всегда рассчитывать на разумные советы Овербеков по поводу Элизабет и финансовых дел. Несколько придя в себя, к зиме он отправился на море. Все еще считая себя Колумбом, способным открыть новые миры, в Геную он, однако, заехал лишь для порядка, а затем двинулся дальше. В качестве причины он называл (как всегда, кривя при этом душой), что уже слишком хорошо знаком с городом, чтобы наслаждаться здесь «лазурным одиночеством», необходимым для творчества.

Он поселился в Ницце, где нанял маленькую комнатку в скромном «Пансион де Женев» на улочке Сент-Этьен. Он любил холмы за городом за дующий там сильный ветер. Ветер он считал избавителем от земного притяжения. Иногда он ехал по побережью на поезде или на трамвае через Сен-Жан-Кап-Ферра и Вильфранш и там забирался на холмы, где видел (или воображал, что видит) на горизонте темную кляксу Корсики на блистающем горизонте моря. Он придавал большое значение тому факту, что его пульс бьется с той же частотой, что и у Наполеона: медленные, безжалостные шестьдесят ударов в минуту. Посреди этого яркого пейзажа, с Наполеоном вместо Колумба на месте аргонавта духа, он вновь закружился в вихре вдохновения. Третью часть «Заратустры» он снова написал всего за десять дней.

Заратустра плывет на корабле с Островов Блаженных по морю. Со временем он попадает в тот самый город, который посетил в первой книге, но там прислушиваются к нему ничуть не больше, чем в начале пути. Он возвращается в свою пещеру, где разрабатывает идею вечного возвращения как великого утверждения жизни, достаточного, чтобы достичь огромной радости в настоящем и победить нигилизм. Он заканчивает книгу (которая должна была стать последним произведением о Заратустре) богохульной пародией на последнюю книгу Нового Завета – Откровение Иоанна Богослова. Ницше дает ей название «Семь печатей», она содержит восторженную и мистическую поэму из семи частей, описывающую его венчание с Вечностью кольцом вечного возвращения. Каждая из семи частей заканчивается одними и теми же словами:

«Никогда еще не встречал я женщины, от которой хотел бы иметь я детей, кроме той женщины, что люблю я: ибо я люблю тебя, о Вечность!

Ибо я люблю тебя, о Вечность!»

Он закончил книгу 18 января. За две недели до этого в пансионе его посетил доктор Юлиус Панет, молодой венский зоолог еврейского происхождения. Панет знал книги Ницше и решил отдать дань уважения автору. Панет ожидал увидеть пророка, духовидца, грозного и пламенного оратора и был, как и Лу, поражен, узрев перед собой необычайно мягкого человека, весьма дружелюбного и простого в общении. В нем не было ничего пророческого. Они проговорили шесть часов, Ницше держался естественно, говорил тихо, был безобидным и вовсе не самоуверенным. Хотя он был серьезен и держался с достоинством, он шутил и смеялся шуткам собеседника. Их разговор начался с какого-то удивительно банального обмена репликами о погоде и пансионе. Когда беседа свернула в сторону его мыслей и книг, манера Ницше никак не изменилась – он продолжал говорить тихо и вежливо. Он рассказал Панету, что всегда чувствовал перед собой какую-то задачу и что, закрыв глаза, он может видеть очень яркие и постоянно меняющиеся образы. Они дарили ему вдохновение, но физический дискомфорт – например, болезни – превращал эти образы в уродливые, устрашающие и неприятные [11].

Ницше завел еще одно знакомство буквально через пару месяцев после того, как окончил третью часть «Заратустры». Эта знакомая, Реза фон Ширнхофер [12], подтверждает, что он вел себя так же безыскусно, как и с Юлиусом Панетом. Это была состоятельная двадцатидевятилетняя феминистка, которая приехала в Ниццу по окончании первого семестра обучения в Цюрихском университете – одном из первых, где начали принимать на обучение женщин. Впоследствии Реза напишет докторскую диссертацию по сравнению философских систем Шеллинга и Спинозы. Она приехала в Ниццу по предложению Мальвиды фон Мейзенбуг, которая еще не оставила надежд подыскать Ницше невесту.

Реза согласилась на предложение Мальвиды со смешанными чувствами. Она восхищалась «Рождением трагедии», но видела знаменитую фотографию, на которой Ницше и Рэ запряжены в повозку Лу. Та сама показывала Резе, наряду со многими, эту карточку на Байрёйтском фестивале 1882 года, и мнение относительно фотографии смущало Резу в ожидании грядущего знакомства с Ницше. Однако ее сомнения почти сразу рассеялись при виде его «серьезной профессорской внешности» и несомненной искренности в речах.

Те десять дней, что она пробыла на Ривьере (3–13 апреля 1884 года), они в основном провели вместе. К тому моменту третья часть «Заратустры» уже была закончена и отправлена в типографию. Возможно, предполагалось, что Ницше будет говорить только о себе и своей работе, но вместо этого он живо заинтересовался ее программой чтения. Он рекомендовал многих французских авторов: братьев Гонкур, Сен-Симона об истории, Тэна о Французской революции и «Красное и черное» Стендаля. Он говорил, что Стендаль был «совершенно уверен» в том, что через сорок лет станет знаменитым, и Ницше с полным правом может сказать то же и о самом себе.

Несмотря на значительную разницу в уровне между философом и студенткой, она сочла его прежде всего добрым, естественным, забавным и очень человечным. Он был человеком исключительно чувствительным, нежным и вежливым. Его манеры отличались утонченностью в общении с кем угодно, но прежде всего с дамами – молодыми и пожилыми. Это принесло ему популярность в «Пансион де Женев», где его называли «милым полуслепым профессором» и рады были услужить ему по мелочи, чтобы как-то облегчить жизнь. Реза вскоре почувствовала себя с ним так свободно, что стала болтать обо всем. Когда она рассказала, что иногда у нее бывают интересные сны, он серьезно предложил ей класть у изголовья бумагу и карандаш, как поступал и он сам. Он придавал значение снам и большую важность ночным мыслям: «Ночью нас посещают редкие мысли, и мы должны сразу по пробуждении ночью их записывать, потому что утром мы их обычно уже не помним – они унесены ночной темнотой» [13]. Несмотря на очевидную приязнь, их чувства так и не переросли во что-то большее. Страсть Ницше не была воспламенена так, как это было с Лу. Реза и Ницше не спорили как равные. Это был союз, но не родство душ. Она пробудила в нем учителя, которому так нравилось воспитывать юные умы в Педагогиуме. Он говорил с нею серьезно, но осторожно, боясь ее перегрузить. Рассуждая об объективности, он предупреждал, что полностью избавиться от предрассудков невозможно и об этом всегда нужно помнить. Отбрасывая одни предрассудки, мы сразу же поддаемся новым.