Сью Придо - Жизнь Фридриха Ницше [litres]

На этот раз Ницше не будет излагать свои мысли в пародийно-библейском стиле или писать героико-эпическую легенду. Не собирается он и хоронить новую книгу. Поскольку ни один издатель не проявил ни малейшего интереса к публикации его работы, он издаст ее сам. Он закажет 600 экземпляров за свой счет. Если ему удастся продать триста, то он отобьет деньги. Это ведь вполне возможно?

Книга «По ту сторону добра и зла» (1886) получила подзаголовок «Прелюдия к философии будущего». В отличие от «Заратустры» это сравнительно толстая книга – около двухсот страниц. Но он все равно чувствовал потребность написать следующую книгу – чтобы объяснить эту, написанную для объяснения «Заратустры». И на следующий год появилась новая книга – «К генеалогии морали» с подзаголовком «Полемическое сочинение» и комментарием «Приложено в качестве дополнения и пояснения к недавно опубликованному сочинению “По ту сторону добра и зла”».

Входя в роль философа «может быть» и пещерного минотавра совести, он поставил себя в яростную оппозицию к праздной, добродушной моральной апатии общества, которое придерживается иудеохристианского морального кодекса, не имея притом веры в саму религию. Это лицемерие и ложь! Нельзя жить как христиане на три четверти!

Через сотню лет после смерти Бога, предсказывал Ницше, его тень по-прежнему будет видна на стенах пещеры. Пещерный минотавр исследует опасные возможности, чтобы отчистить стены, заново определить понятия добра и зла – если только добро и зло вообще существуют. Это исследование требовало критики самой цивилизации, критики оснований современности, современной науки, искусства и политики. По его словам, это было «отрицание» вырождения общества. Но отрицание было действительным, только если начать его с исследования истины.

«Предположив, что истина есть женщина, – начинается предисловие «По ту сторону добра и зла», сразу же приковывая к себе внимание, – как? разве мы не вправе подозревать, что все философы, поскольку они были догматиками, плохо понимали женщин?» [2]

Что мы считаем истиной? Величественные здания европейской мысли. Но их краеугольные камни заложены догматиками, которые с незапамятных времен основывали свои теории на смеси народных суеверий – например, суеверия о душе – и дерзких обобщений своего человеческого, слишком человеческого опыта.

Без такой неправды человек не может обходиться. Он не может вынести жизни, не измеряемой при помощи изобретенных с нуля вымышленных систем – философии, астрологии и религии. Эти три чудовища на протяжении многих веков вращают землю, и в их образе мы воплотили все наши суеверия. Человек некогда был свободен, но ударился в предрассудки и стал бешено строить зороастрийские обсерватории, греческие и римские храмы, египетские погребальные пирамиды и христианские соборы. Он предпочитал архитектуру страха и ужаса, основанием которой служила боязнь того, что смерть может повлечь за собой лишь забвение. Мы дали себя поработить жрецам, астрологам и философам. Их влияние прискорбно и опасно для психологии человека.

Мы должны поставить под сомнение наше представление о добре и зле как вечных абсолютных истинах, а не изменяющихся условностях. И начать надо с человека, который убедил всех в своей смехотворной идее существования абсолютной истины, то есть с Платона.

Из всех ошибок за последние две тысячи лет дольше всего существует изобретение Платоном чистого духа. Этим изобретением Платон набросил серую, бледную, холодную сеть идей на пестрый водоворот чувств – на сброд чувств, как он говорил [3].

Действительно ли природа чувств находится в знаменитой пещере Платона, где люди, прикованные к стене, не могут повернуть голову и понять, что все, что они видят на стенах, – лишь тени реальных объектов, которые отбрасывает на стену огонь позади них? Обманутые, они принимают игру теней за реальность, «истину». Так Платон обременил нас своей идеей различий между миром кажущимся и миром реальным. Его теория формы исходила из того, что для каждой вещи существует идеальная форма: форма красного цвета, форма правосудия – вероятно, существует недосягаемый и непознаваемый идеал каждого объекта и качества. Шопенгауэр использовал теорию форм Платона в своей собственной теории воли и представления – теории полностью изобретенного мира, которую Ницше уже опроверг в «Человеческом, слишком человеческом», схватив яркий вольтеровский факел разума и осветив его четким светом мрачные стены пещеры [4].

Философы – это «пронырливые ходатаи своих предрассудков» [5], хитрые проповедники своих идей, которые выдают за «истины». Философы – это коммивояжеры, продающие душу. Их доктрины – это указы, налагающие цепи на человеческую природу. Философия всегда творит мир по своему образу и подобию; иначе она не может. Философия – это прославление универсализации. Это притворство. Она хочет, чтобы все существующее существовало лишь по ее образу; «философия сама есть этот тиранический инстинкт, духовная воля к власти, к “сотворению мира”, к causa prima » [6].

С наукой дело обстоит не лучше. Заключения, сделанные после исследований под микроскопом, обещают не больше истины, чем философские. Наука – это не религия. Но наука каким-то образом становится заменой религии. Современный мир ошибочно принимает научные выводы за моральную догму.

«Быть может, в пяти-шести головах и брезжит нынче мысль, что физика тоже есть лишь толкование и упорядочение мира (по нашей мерке! – с позволения сказать), а не объяснение мира; но, опираясь на веру в чувства, она считается за нечто большее и еще долго в будущем должна считаться за большее, именно за объяснение. За нее стоят глаза и руки, очевидность и осязательность: на век, наделенный плебейскими вкусами, это действует чарующе, убеждающе, убедительно – ведь он инстинктивно следует канону истины извечно народного сенсуализма. Что ясно, что “объясняет”? Только то, что можно видеть и ощупывать» [7].

Толкование мира «дарвинистами и антителеологами» заставляет Ницше отказаться от прежних обвинений платоновской теории идеала. По крайней мере, она предлагала нам некоторое «наслаждение», в то время как ученые стремятся с «максимальной затратой глупости» и «минимальной затратой силы» понравиться «грубому, трудолюбивому поколению машинистов и мостостроителей будущего» [8].

Хотя люди восторженно воспевают естественные законы, на самом деле все, что им нужно, – это попрать теорию естественного. «Жить – разве это не значит как раз желать быть чем-то другим, нежели природа? Разве жизнь не состоит в желании оценивать, предпочитать, быть несправедливым, быть ограниченным, быть отличным от прочего?» [9]