Бертран Рассел - Завоевание счастья

Человек с манией величия отличается от нарцисса тем, что хочет властвовать, а не очаровывать, и ждет, чтобы его боялись, а не любили. К этому типу принадлежат многие сумасшедшие – и большинство великих людей в истории. Любовь к власти, как и тщеславие, оказывает сильное влияние на нормальную человеческую натуру, а потому с нею приходится мириться; она превращается в порок вследствие своего избытка или когда проистекает из искаженного представления о реальности. Когда это происходит, человек становится несчастным и (или) глупеет. Сумасшедший, который считает себя венценосцем, может быть в некотором смысле счастлив, но его счастье – не того рода, какому позавидует человек здравомыслящий. Александр Великий психологически относился к тому же типу, что и безумцы, но обладал даром осуществлять свои безумные фантазии. Впрочем, свою главную мечту он так и не реализовал, ибо она разрасталась по мере его завоеваний. Когда стало ясно, что он вправе зваться величайшим на свете полководцем, Александр возомнил себя богом. Был ли он счастлив? Пристрастие к спиртному, безудержная ярость, безразличие к женщинам и притязания на божественность свидетельствуют об обратном. Нельзя получить полное удовлетворение от развития какого-то одного элемента человеческой природы за счет других, как и от восприятия мира в качестве «сырья» для величия собственного эго. Обычно мания величия появляется как следствие чрезмерного унижения, испытанного человеком, независимо от того, был ли он изначально психически здоров или болен. Наполеон страдал в школе от нападок соучеников: те были богатыми аристократами, а он учился на скудном пансионе. Когда он разрешил вернуться во Францию emigres [5] Эмигрантам ( фр .). Имеется в виду амнистия 1802 года, объявленная Наполеоном в ранге пожизненного первого консула, и разрешение вернуться во Францию тем дворянам, которые ранее бежали от революции. , то с удовлетворением наблюдал, как ему кланяются бывшие одноклассники. Какое блаженство, не правда ли? Но отсюда возникло желание добиться той же покорности от русского царя, но итогом стало изгнание на остров Святой Елены.

Поскольку никто из людей не может обладать всей полнотой власти, жизнь, в которой доминирует любовь к власти, непременно рано или поздно поставит перед ним непреодолимые преграды. Осознание этого факта можно стереть лишь за счет той или иной формы безумия, хотя, если человек занимает достаточно значимое положение в обществе, он вправе заключить в тюрьму или казнить тех, кто будет отрицать его величие. Словом, репрессии в политическом и психоаналитическом смысле идут рука об руку. Там, где так или иначе обнаруживается психоаналитическое подавление (репрессии), подлинного счастья не найти. Власть, когда она имеет свои границы, может способствовать счастью индивида, но как единственная цель в жизни ведет к катастрофе, как внутренней, так и внешней.

Понятно, что психологические причины несчастья многочисленны и разнообразны. Но у всех у них есть нечто общее. Типичный несчастный человек – тот, кто, будучи лишен в молодости некоего «нормального» удовлетворения, научился ценить одну разновидность удовлетворения выше всех прочих и выстроил вокруг нее всю свою жизнь, уделяя избыточное внимание достижениям в ущерб удовольствию от самой деятельности, связанной с этими достижениями. Тут, впрочем, можно пойти еще дальше, и мы часто наблюдаем это в наши дни. Человек может мнить себя настолько чуждым обществу, что отвергает любые формы удовлетворения и принимается искать отвлечение и забытье. В результате он становится приверженцем «удовольствий». По сути, он стремится сделать жизнь сносной, отказываясь от реальной жизни. Напиваясь, человек словно убивает себя на какое-то время; счастье, которое приносит спиртное, откровенно негативно – это всего лишь мимолетное забывание о несчастье. Нарциссы и люди с манией величия верят в возможность счастья, хотя их способы достижения счастья весьма спорны, однако человек, жаждущий опьянения (в любой форме), уже оставил надежду на что-либо, кроме забытья. Такого человека следует перво-наперво убедить, что счастье желательно. Люди, которые несчастны, подобно тем, у кого нарушен сон, всегда гордятся своим недугом. Быть может, допустимо сравнить их гордость с гордыней лисы, потерявшей хвост; а значит, способ исцеления состоит в том, чтобы объяснить им, как отрастить новый хвост. Я думаю, лишь очень и очень немногие люди намеренно выбирают несчастье, усматривая в нем возможность стать счастливыми. Не стану отрицать, что такие люди существуют, но они слишком малочисленны, чтобы принимать их в расчет. Посему я буду исходить из убеждения, что читатель предпочтет быть счастливым, а не наоборот. Помогу ли я ему осуществить это желание, сказать затруднительно, однако попытка помочь ему в этом в любом случае не причинит вреда.

В наши дни, как, впрочем, и во все предыдущие исторические периоды, распространено мнение, будто среди нас имеются люди, наделенные особой мудростью: им, дескать, ведомо, что все подлинные радости остались в прошлом, а значит, жизнь как таковая утратила смысл. Люди, придерживающиеся этой точки зрения, по-настоящему несчастны, но они гордятся своим несчастьем, которое приписывают устройству мироздания и которое сами считают единственным рациональным мировосприятием, достойным просвещенного человека. Их любование собственными бедами заставляет людей менее искушенных подозревать, что это – не более чем поза: кажется, что человек, которому нравиться быть несчастным, на самом деле не несчастен. Не будем, разумеется, чрезмерно упрощать; несомненно, за ощущением превосходства и причастности к чему-то великому, свойственному этим страдальцам, и вправду таится поза, однако ее недостаточно для компенсации более простых удовольствий, которых эти люди лишаются. Мне самому думается, что жизнь в несчастье – не повод для гордости, и об интеллектуальном превосходстве тут не может быть и речи. Мудрый человек будет счастлив настолько, насколько позволяют обстоятельства, и, осознав в созерцании, что вселенная полна невзгод, он обратится мыслями к чему-то еще.

Вот в общих чертах та позиция, которую я попытаюсь обосновать в данной главе. Я хочу убедить читателя в том, что, сколько ни доказывай обратного, разум не вводит эмбарго на счастье; более того, я уверен, что люди, обвиняющие в своих бедах мироустройство, ставят телегу впереди лошади: истина в том, что такие люди не осознают причины своего несчастья и оттого выделяют наименее приятные свойства окружающего их мира.

Для современных американцев эти соображения уже изложил мистер Джозеф Вуд Кратч [6] Американский писатель-натуралист, первоначально не разделявший восторженное отношение общества к прогрессу (собственно, на эти его взгляды и ссылается Рассел); впрочем, ближе к концу жизни Кратч стал смотреть на прогресс менее мрачно, хотя и продолжал утверждать, что чисто человеческие особенности (разум, сознание, свободу воли) нельзя объяснять «механическим научным детерминизмом». в книге под названием «Современный характер»; что же касается поколения наших дедушек, то для них образцом и примером служил Байрон; ну а в широком смысле эту мысль сформулировал автор книги Екклесиаста. Мистер Кратч пишет: «Наше дело – пропащее, в природной вселенной для нас не осталось места, но мы, при всем том, нисколько не страдаем от того, что являемся людьми. Уж лучше мы умрем как люди, чем будем жить как животные».