Игорь Дмитриев - Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона

В итоге сэр Роберт вынужден был умерить свою поддержку пуритан. Вместе с тем он понимал: чтобы удержаться при дворе и еще более укрепить там свои позиции, одних воинских подвигов недостаточно. Эссекс был исполнен решимости добиваться места в Тайном совете. Но необходимых ресурсов (обширных земельных владений, высоких постов и т. п.) у него не было [126]. И тут графу пришла в голову замечательная мысль.

Его покойный тесть – Уолсингем – хотя и был сыном преуспевающего лондонского юриста, и уже в молодости имел некоторые связи при дворе (по линии матери и благодаря дружбе с графом Бедфордом [ Francis Russell, 2nd Earl of Bedford ; 1527–1585]), однако свою карьеру сделал в основном как spymaster , создав обширную разведывательную сеть в Англии и на континенте. Благодаря этой сети и своевременно получаемой важной информации Уолсингем стал для Елизаветы совершенно незаменимым человеком, хотя его суровый, непреклонный пуританизм сильно ее раздражал. Теперь, когда он скончался, возникла угроза, что его бывшие агенты предложат свои услуги и накопленную информацию правительствам других стран. Эссекс учел это обстоятельство, а также опыт тестя, и к осени 1590 года создал свою « foreign intelligence », используя в качестве информаторов собственных слуг и оставшихся без работы бывших агентов Уолсингема. Бэкон активно помогал графу в этом деле. В частности, он обратился к своему давнему знакомому Томасу Фелиппесу:

«М-р Ф. Посылаю вам копию моего письма графу относительно того вопроса, который обсуждался между нами. Как вы можете убедиться, милорд надеется на вас и находится под глубоким впечатлением от вас и вашей особой службы… Я знаю, что вы сможете добиться успеха. И умоляю вас не жалеть сил и вести дело так, чтобы оно дало хороший результат. Чем откровенней и честней вы будете вести себя с милордом – не только в отношении выявления деталей, но и в высказывании ваших предостережений ( caveats ), удерживая его этим от ошибок, которые он может совершить (а это заложено в натуре его сиятельства), – тем лучше он все это воспримет» [127].

Естественно, Фелиппес привел с собой на службу Эссексу своих прежних помощников, а Бэкон – своего брата Энтони, вернувшегося в начале 1592 года из Франции. Кроме того, в июле 1591 года, давний друг Эссекса сэр Генри Антон ( Sir Henry Unton [ Umpton ]; 1557–1596) был назначен, не без протекции графа, послом во Францию, откуда постоянно передавал последнему важные сведения. Таким образом, граф надеялся проложить себе путь к вершинам политической власти и первым шагом на этом пути должно было стать примирение с королевой.

Бэкон, как и многие другие, снабжавшие Уолсингема разведывательными данными, надеялись продолжить свою деятельность, но уже, как бы сейчас сказали, в ином формате. К апрелю 1591 года Бэкон и Эссекс договорились, что первый займется организацией новой шпионской сети для второго. Точнее, речь шла о реанимации сети, созданной Уолсингемом. Бэкон энергично взялся за дело и к июлю 1591 года к его патрону потекли разнообразные сведения, главным образом о настроениях и замыслах католических священников и особенно иезуитов. Разумеется, совместное воровство чужих секретов сильно сближает, не говоря уж о том, что оба мечтали об одном: собирая, систематизируя и анализируя получаемую информацию, пробиться к власти, занять « senior places » в королевстве.

К началу 1590-х годов репрессии против пуритан достигли такого накала, что даже Эссекс – возможно, и без советов Бэкона – понял, что продолжать заигрывать с «божьими людьми» опасно. К тому же Фрэнсис в это время создал для своего патрона неплохую разведывательную сеть. Однако в этом деле у Эссекса и его советника были мощные конкуренты – лорд Бёрли и его сын Роберт Сесил, сменивший умершего Уолсингема на посту госсекретаря, а ранее, в 1591 году, ставший самым молодым членом Тайного совета.

К 1592 году соперничество между Эссексом и Сесилами достигло такой остроты, что лорд Бёрли попросил Бэкона, своего племянника, высказаться по поводу его (Бэкона) политических предпочтений и намерений. Сэр Уильям, естественно, настаивал, чтобы Фрэнсис встал на сторону Сесилов. Бэкон ответил дяде пространным письмом, безукоризненно вежливым по форме, но очень жестким по сути. Он с самого начала напомнил о своем бедственном положении (« my poor estate »), между тем как ему пошел уже тридцать второй год («Я становлюсь старым, к тридцати одному году уже много песка накопилось в песочных часах» [129]). Бэкон откровенно льстил дяде, именуя его «Титаном государства, честью моего дома ( the Atlas of this commonwealth, the honour of my house )» и т. д., и тут же добавил «ложку дегтя», назвав лорда Бёрли « a second founder of my poor estate » [130], т. е. вторым источником своего бедственного положения (что имелось в виду под первым источником бед амбициозного старшины юридической корпорации, неясно, возможно, неблагоприятная для Фрэнсиса история с завещанием его отца). Тем самым Бэкон напомнил Сесилу, что тот, влиятельнейший вельможа Англии, не сделал для своего одаренного племянника то, что последний по праву заслуживает. И правда, сэра Уильяма куда больше волновала карьера собственного сына Роберта.

А ведь молодому юристу всегда так хотелось быть полезным Ее Величеству! И вместо дел государственного масштаба, достойных его талантов и знаний, он вынужден заниматься всякой ерундой в Грейс-Инн. «Я отлично вижу, – писал он Сесилу в другом, более раннем письме, – что суд… станет моим катафалком скорее, чем потерпят крах мое бедное положение или моя репутация» [131]. Нет, он не претендует на высшие должности, ему хотелось бы приносить пользу короне « in some middle place » [132]. И далее Бэкон поясняет, о какой именно пользе идет речь:

«Моим всегдашним намерением было пребывание в какой-нибудь скромной должности, которую я мог бы исполнять, служа Ее Величеству, но не как человек, рожденный под знаком Солнца, который любит честь, или под знаком Юпитера, который любит деловитость, ибо меня целиком увлекает созерцательная планета, но как человек, рожденный под властью превосходнейшего монарха, который заслуживает посвящения ему всех человеческих способностей. <���…> Вместе с тем ничтожность моего положения в какой-то степени задевает меня; и, хотя я не могу обвинить себя в том, что я расточителен или ленив, тем не менее мое здоровье не должно расстраиваться, а моя деятельность оказаться бесплодной. Наконец, я признаю, что у меня столь же обширны созерцательные занятия, сколь умеренны гражданские, так как я все знание сделал своей областью ( I have taken all knowledge to be my province ). О, если бы я мог очистить его от разбойников двух типов, из которых первые с помощью пустых прений, опровержений и многословий, а вторые с помощью слепых ( blind ) экспериментов, традиционных предрассудков и обманов [133]добыли так много трофеев! Я надеюсь, что в тщательных наблюдениях, обоснованных заключениях и полезных изобретениях и открытиях ( industrious observations, grounded conclusions, and profitable inventions and discoveries ) я добился бы наилучшего состояния этой области ( province ). Вызвано ли это желание любопытством, или суетной славой, или природой, или, если это кому-либо угодно, филантропией , но оно настолько овладело моим умом, что он уже не может освободиться от него. И для меня очевидно, что при сколь-либо разумном благоволении должность позволит распоряжаться не одним собственным умом, но многими ( place of any reasonable countenance doth bring commandment of more wits than of a man’s own ) [134]; это как раз то, что меня сейчас волнует более всего. Что же касается вашей светлости, то, возможно, в такой должности вы не найдете большей поддержки и меньшего противодействия, чем в любой другой. И если ваша светлость подумает сейчас или когда-нибудь, что я ищу и добиваюсь должности, в которой вы сами заинтересованы, то вы можете назвать меня самым бесчестным человеком» [135].