Игорь Дмитриев - Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона

Но если так, почему же тогда просто не обратиться к практикам, хорошо знающим свое дело, пусть даже не шибко образованным и смутно представляющим «научные» основания своего ремесла? Прежде всего, потому, что большинство патронов имели университетское образование и усвоили в той или иной мере гуманистическую традицию, в соответствии с которой образование – это ключ к деятельной и полезной государству жизни. Университетские гуманисты, точнее некоторая их часть, наделенная натурфилософскими, математическими и техническими интересами [167], полагали, что полезное знание следует отделить от его исходных носителей – мало- или необразованных практиков и сделать доступным образованным классам. Поэтому у значительной части английских патронов уживалось два умонастроения – ориентация на пользу и выгоду, с одной стороны, и уважительное отношение к указанной выше ветви гуманистического тренда (т. е. отношение к образованию как способу достижения практических целей), с другой. Отсюда – предпочтение экспертам-«теоретикам».

Вместе с тем было бы неправильно представлять эксперта как ищущего патроната проныру-парвеню, знающего обо всем понемногу. Это, вообще говоря, не так. К примеру, как уже упоминалось выше, во второй половине XVI столетия в Англии в навигационном деле стали использоваться различные инструменты и методы, требовавшие определенной математической подготовки. В этой ситуации роль математически образованных экспертов заметно возросла. Они не только популярно разъясняли своим богатым патронам (чье богатство часто напрямую зависело от надежности морских сообщений и поиска новых торговых путей) суть и преимущество новых навигационных методов, но и выступали с публичными лекциями по математике, астрономии и навигации, а также составляли руководства по использованию математических подходов в практике мореплавания. Естественно, появление новой социопрофессиональной группы экспертов понижало социальный и интеллектуальный статус моряков.

Важным вопросом, дебатировавшимся в образованных кругах елизаветинской Англии, был вопрос об отношении к практическому знанию, а точнее, к тому, должно ли оно храниться в тайне или же стать открытым. В контексте позднесредневекового урбанизма не только увеличилось количество ремесленников и возросла их экономическая значимость, но и произошло важное изменение в их отношении к собственному труду: у них выработалось отношение к «секретам их мастерства» как к личной или корпоративной собственности, что П. Лонг охарактеризовала как « proprietary attitudes toward intangible craft knowledge » [168]. Однако параллельно, в XV–XVI веках, в контексте патронатно-клиентских связей сформировалось прямо противоположное отношение к « craft knowledge »: контроль патрона над этим знанием оказывался более выгодным делом, нежели занятие самим ремеслом. Стали появляться (и во все большем количестве) сочинения о том или ином ремесле, предназначавшиеся не в помощь тем, кто им занимался, но для привлечения внимания перспективных патронов, а заодно – для демонстрации осведомленности автора не только о секретах данного ремесла, но и о его, так сказать, теоретических основаниях. Именно образованные и просвещенные (и, как правило, вполне состоятельные) читатели составляли основу аудитории этой humanist-inspired литературы. Тем самым «низкое» ремесленное знание подавалось потенциальным патронам в красивой упаковке гуманистической эрудиции и культуры, т. е. как предмет вполне достойный внимания джентльмена. Эти патроны имели в своем распоряжении обширные земельные владения, и/или корпорации, и/или выгодные монопольные патенты, но, чтобы всем этим эффективно управлять и получать хороший доход, нужны были эксперты-посредники, посредники между патронами и непосредственными исполнителями (рабочими, ремесленниками и т. д.). Однако для реализации масштабного проекта кругозор простого ремесленника оказывался слишком узким, тогда как эксперты-посредники в большинстве своем были продуктами гуманистического воспитания в его «научно-технической» ипостаси и уважали идеал хорошо и всесторонне образованного man of action . К тому же широта познаний претендентов на роль экспертов (разумеется, в ущерб глубине) делала их практически универсалами, поскольку они могли курировать разные по характеру проекты.

Мне представляется, что с учетом сказанного о социальном статусе экспертов и об отношении лорда Бёрли к projectors , смысл цитированного выше письма Бэкона 1592 года приобретает новые и важные грани. Действительно, если Бёрли сосредоточился главным образом на экспертизе полезных для государства технико-технологических проектов и помощи в их реализации, т. е. проявлял заботу о «плодоносных» аспектах исследовательского поиска и изобретательской активности, взяв на себя роль, так сказать, министра по техническим инновациям, то Бэкон предлагал нечто совсем иное, нечто большее и масштабное: руководство научно-технической политикой королевства (претендуя на должность, так сказать, министра по делам науки и техники), что в свою очередь предполагало глубокую реформу натурфилософских изысканий.

Фактически Бэкон заявил Сесилу: то, что делает ваше сиятельство, крайне полезно и важно для общественного блага и укрепления мощи Англии, но… этого недостаточно, ибо недостаточно «собирать все опыты искусств единственно для того, чтобы таким путем достичь еще большего совершенства каждого из них» [169], нужна более глубокая реформа, затрагивающая и мотивации, и методологию, и организацию изучения природы под эгидой государства, реформа, осуществить которую может только он – Фрэнсис Бэкон. Связь между «светоносными» и «плодоносными» знаниями не должна сводиться к гуманистическому идеалу натурфилософски образованного эксперта-посредника, она должна быть более глубокой и системной, основанной на надлежащем методе. Спустя без малого тридцать лет Бэкон напишет в «Новом Органоне»: «Не будучи основателями школы, мы равным образом и не раздаем щедрых обещаний относительно частных практических результатов. Однако тут кто-нибудь может возразить, что мы, столь часто упоминая о практике и все приводя к ней, должны бы представить в виде залога какие-нибудь практические результаты. Но наш путь и наш метод (как мы часто ясно говорили и как я бы хотел сказать это и теперь) состоят в следующем: мы извлекаем не практику из практики и опыты из опытов (как эмпирики), а причины и аксиомы из практики и опытов и из причин и аксиом снова практику и опыты как законные истолкователи природы» [170]. Поэтому – возвращаюсь к письму Сесилу – он, Ф. Бэкон, не претендует ни на какие имеющиеся посты и должности, ему нужна совсем иная должность, « some middle place », крайне необходимая для процветания королевства, но, увы, не предусмотренная действующим регламентом.