Эразм Роттердамский - Разговоры запросто

Петроний. Перед истиной я отступаю.

Габриэль. И еще вот о чем поразмысли. У итальянцев, едва вспыхнут первые искры чумы, — все двери на запор, и кто прислуживает больному, не имеет права показаться на людях. Иные называют это бесчеловечностью, но в этом высшая человечность: благодаря такой бдительности после немногих похорон недуг затухает. Разве это не человечность — уберечь от опасности столько тысяч жизней? Некоторые корят итальянцев негостеприимством за то, что при слухах о чуме гостю вечерней порою двери не отворяют и он вынужден ночевать под открытым небом. Нет, это благочестие, если, ценою неудобства немногих людей, зорко хранят величайшее благо всего государства. Иные очень гордятся своею храбростью и любезностью, когда навещают больного чумой, даже не имея к нему никакого дела; но, вернувшись домой, они заражают жену, детей и всех домочадцев. Так есть ли храбрость глупее и любезность нелюбезнее — ради того, чтобы приветствовать чужого, рисковать жизнью самых близких! А ведь эта парша гораздо опаснее чумы, которая редко поражает близких больного, а стариков почти и вовсе не трогает; тех же, кого затронет, либо скоро избавляет от мук, либо возвращает к жизни и здоровью еще более чистыми, чем до болезни. Парша — не что иное как вечная смерть или, сказать вернее, погребение: человека обмазывают мазями и увертывают бинтами, в точности как мертвое тело.

Петроний. Истинная правда. Против этого столь пагубного недуга должно было принять хотя бы те же меры, какие принимаются против проказы. А если и этого чересчур много, пусть никто не дается брить бороду и не ходит к цирюльнику.

Габриэль. А если бы оба не раскрывали рта?

Петроний. Зараза выходит через ноздри.

Габриэль. Ну, этой беде можно помочь.

Петроний. Каким образом?

Габриэль. Надевать маску, как у алхимиков: глаза будут прикрыты стеклянными оконцами, а дышать — через рог, который под мышкою протянется к спине.

Петроний. Хорошо бы, если только можно не бояться прикосновения пальцев, простыни, гребня и ножниц.

Габриэль. Стало быть, всего лучше — отпустить бороду до колен.

Петроний. Видимо, так. И затем надо издать указ, чтобы никто не совмещал в одном лице цирюльника и хирурга.

Габриэль. Ты обрекаешь цирюльников на голод.

Петроний. Пусть сократят расходы, а плату за бритье немного повысят.

Габриэль. Дельно.

Петроний. Далее, нужен закон, чтобы каждый пил из своего стакана.

Габриэль. Англия едва ли примет такой закон.

Петроний. И чтобы двоим в одной постели не спать, за исключением лишь супругов.

Габриэль. Верно.

Πетроний. Кроме того, чтобы постояльцу в гостинице не стлали простыню, на которой уже кто-то лежал.

Габриэль. А как быть с немцами, которые стирают белье едва ли не в год два раза?

Петроний. Пусть зададут работу своим прачкам. Наконец, следует отменить приветственный поцелуй, хотя обычай этот старинный.

Габриэль. Даже в храмах божиих?

Петроний. Пусть каждый касается оскулария [520]рукой.

Габриэль. Что скажешь о беседах?

Петроний. Надо избегать гомеровского αγχι σχων κεφαλήν [521]. А кто слушает, пусть крепко сжимает губы.

Габриэль. Столько законов, что и на двенадцати таблицах не уместятся [522]!

Петроний. Но что бы ты все-таки посоветовал несчастной девушке?

Габриэль. Что бы я ей посоветовал? Чтобы она была несчастна по своей воле — так легче переносить несчастье. И чтобы супружескому поцелую подставляла не губы, а руку, а в супружескую постель ложилась вооруженной.

Петроний. Куда ты отсюда направляешься?

Габриэль. Прямо к своему столу.

Петроний. Зачем?

Габриэль. Напишу эпитафию — вместо эпиталамы, которой от меня ждут.

Канний. На кого ты здесь охотишься, Полифем? [523]

Полифем. На кого, спрашиваешь, охочусь? Без собак и без рогатины?

Канний. Видно, на какую-нибудь нимфу-гамадриаду [524].

Полифем. Прекрасно угадал. А вот и охотничья сеть.

Канний. Что я вижу? Вакх в львиной шкуре [525], Полифем с книгою! Γαλή κροκωτον [526].

Полифем. Не только шафрановым цветом расписал я эту книжку, но и красным и синим.

Канний. Я тебе не про шафран говорю. Я сказал греческую пословицу. А книжка, наверно, военная — защищена медными застежками, шишками и пластинами.

Полифем. Посмотри повнимательней.

Канний. Да, вижу. Очень красиво. Но украшений еще мало.

Полифем. Чего не хватает?

Канний. Твоего герба.

Полифем. Какого герба?

Канний. Головы Силена, выглядывающей из бочки [527]. Но какой предмет она изъясняет? Искусство выпивать?

Полифем. Берегись! Изречешь кощунство ненароком!

Канний. Что же это? Уж не божественное ли что-нибудь?

Полифем. Божественнее нет ничего на свете. Это Евангелие.

Канний. Ηρακλεις [528]! Что Полифему до Евангелия?

Полифем. Ты еще спроси: «Что христианину до Христа»?

Канний. Не знаю, не знаю, но тебе скорее подошла бы алебарда. Если бы мне повстречался незнакомец с такою наружностью в море, я бы принял его за пирата, если бы в лесу — за разбойника.

Полифем. Но как раз этому и учит нас Евангелие — чтобы мы никого не судили по наружности. Подобно тому как под серою рясой нередко скрывается душа тирана, так иной раз коротко остриженная голова, курчавая борода, грозные брови, свирепые глаза, шляпа с перьями, военный плащ, сапоги с прорезями прикрывают евангельскую душу.

Канний. Отчего же нет? Иной раз и под волчьей шерстью скрывается овца, и, — если верить басням, — под львиною шкурой осел.

Полифем. Скажу больше: я знаю человека [529], у которого на голове баран, а в сердце лисица. Ему я хотел бы пожелать, чтобы глаза у него оставались черные, друзья же были белы как снег, и чтобы нрав его сделался золотым с такою же легкостью, с какою покрывается загаром его лицо.

Канний. Если человек в бараньей шапке носит на голове целого барана, как же, спрашивается, нагружен ты, если на голове у тебя баран вместе со страусом? На мой взгляд, это еще глупее — на голове носить птицу, а в сердце осла!

Полифем. Язвишь…

Канний. Но было бы чудесно, если бы не только ты убрал разными украшениями Евангелие, но и оно, в свою очередь, украсило тебя. Ты разрисовал его яркими красками; если бы оно наделило тебя добрыми нравами!

Полифем. Об этом мы позаботимся.

Канний. По всегдашнему вашему обыкновению.

Полифем. Но довольно злословия. Скажи, ты что, решительно осуждаешь всех, кто не расстается с Евангелием?

Канний. Нисколько. Кто нес на себе Христа, зовется Христофором, то есть Христоносцем. Ты носишь с собою Евангелие и вместо Полифема должен называться Евангелиефором.