Антон Рай - Арт-пытка, или ГКП

Крот.Это всегда всех интересовало.

Томский.Всегда, но каждый исторический промежуток по-своему специфичен. Сегодняшние деньги – не вчерашние деньги. Я думаю, что очередной психологический барьер в восприятии денег был преодолен после того, как на смену миллионерам пришли миллиардеры. Само это число – миллиард – уже не может восприниматься всерьез, то есть как результат какого-то конкретного труда. Три ключевые характеристики современных денег это: 1. Их виртуальность, 2. Их бесконечность, или еще можно сказать – безразмерность и 3. Их кажущаяся, но отчасти и реальная доступность для каждого. В своей виртуальности деньги, оторвавшись от материи, наконец-то стали почти абсолютно чистым воплощением понятия материального излишка. Само материальное выражение стало излишним для денег – при полном сохранении власти над материальным миром, ведь на виртуальные деньги можно купить любую реальную вещь. Что касается бесконечности и доступности, то денег сегодня действительно бесконечно много, и, взявшись как бы неведомо откуда, они существуют как бы сами по себе и для всех – в некоем таинственном метафизическом хранилище, не имеющем никаких ограничительных физических характеристик; хранилище, потенциально открытом для каждого, причем каждый потенциально может взять из этого хранилища любую сумму денег, ведь они (деньги) лишены вещественности – просто от бесконечно большого числа отнимется некая незначительная, скажем, в несколько миллионов, сумма. Я утрирую, конечно, но логика миллиардного мышления именно такова. Большие деньги сегодня как никогда доступны для максимально большого числа предприимчивых или мало-мальски успешных людей – максимально завлекая в мечты о себе людей неудачливых, непредприимчивых или просто авантюрных. Локоток как никогда близок, хотя укусить его все равно удается далеко не всем.

Крот.Но вы-то укусили.

Томский.Укусил – как раз, чтобы лучше понять природу денег.

Крот.Кстати, и этот вопрос тоже интересует очень многих – сколько денег лично у вас?

Томский.Не сомневаюсь, что интересует. А вот что я делаю на свои деньги интересует куда меньшее количество людей.

Крот.Что поделать.

Томский.Делать всегда остается одно – думать. Вот я и продолжал думать.

В различных утопиях есть еще один момент, который со временем волновал меня все больше, а именно вопрос о занятиях утопийцев. Может, вспомните, чем занимаются утопийцы непосредственно у Мора?

Крот.Эээ… нет, не вспомню. Но, кажется, они довольно весело проводят время.

Томский.Не сказал бы. Во-первых, каждый утопиец обязан заниматься земледелием. По-вашему, это весело?

Крот.Не знаю, не пробовал.

Томский.Я тоже. Но и это еще не все. Помимо земледелия каждый утопиец обязан освоить еще одну сугубо общественно-полезную специальность: это или пряжа шерсти, или выделка льна, или ремесло каменщика, или рабочего по металлу и по дереву. Еще веселее, правда?

Крот.Ну, работа ведь действительно необходимая: весело или невесело – это немного другой вопрос.

Томский.Не соглашусь, причем не соглашусь принципиально. В контексте утопии первичен именно вопрос о том, чем человек занимается в идеале , а вовсе не по необходимости. Зачем надо выдумывать утопию – чтобы выделывать в ней лен? Спасибо, не вдохновляет. Выделывать лен можно и в реальности.

Крот.Возможно. Но я, кажется, начинаю кое-что припоминать… Ведь утопийцы не занимаются общественно-обязательными делами всё свое время.

Томский.Да, вы правы, Мор хочет убедить нас, что на общественно-обязательные дела у утопийцев уходит по шесть часов в день, и что дела эти совсем не обременительны. А остальное время они занимаются некими расплывчатыми «науками», причем единицы вроде как даже освобождаются от общественно-обязательного труда – с тем, чтобы они могли всё свое время посвятить наукам. И это, по-моему, ключевой момент. Мор тем самым признает, что вот оно – подлинное дело, и что для совершения этого дела надо от всех прочих земледельных дел человека освободить. Но эта оговорка разрушает Утопию, размывает весь её смысл. Вообще, большинство утопий основано именно на этой идее: что общественно-полезный труд обязателен для каждого, но отнимает немного времени, а остальное время человек волен совершенствоваться в искусствах, науках, образовании и прочих прекрасных вещах. Шесть часов отпахал – и сиди себе, создавай теорию относительности. Впрочем, я немного забегаю вперед. Пока что мы определились с тем, что в «Утопии» Мора нет частной собственности, и что все утопийцы (за исключением исключений) обязаны по шесть часов в день шутя обрабатывать поля, а остальное время они с удовольствием занимаются науками. А как у них обстоит дело с литературой, не помните?

Крот.Точно не помню, но предположу, что как таковой литературы у них нет.

Томский.Да, складывается именно такое впечатление. Впрочем, литература у них появляется. Этот самый посетивший Утопию Рафаил Гитлодей привез им Платона, Аристотеля, Гомера, Софокла и некоторых прочих небесталанных товарищей. Но тогда у меня возникает логичный вопрос: что же это за Утопия такая, если утопийцы не могут создать литературы, которая прекрасно создается в реальности? Что толку, если ты идеальное общество построишь, а литературу при этом потеряешь? Где здесь идеал? И зачем тогда мне ехать в Утопию – лучше я поеду в Древнюю Грецию!

Крот.Как я уже сказал, представления современного человека о Древней Греции во многом прямо утопичны.

Томский.Согласен, но, как я уже вам и ответил – с той оговоркой, что имеются и основания для такого идеализирующего отношения. Но об этом нам еще тоже предстоит поговорить в самом скором времени. А пока что я продолжал знакомиться с утопиями. Что там у нас после Мора обычно читают?

Крот.Кампанеллу?

Томский.Верно. «Город солнца». Ну, прямо скажем, каких-то новых идей в этой утопии не высказано. Разве что обязательный для всех рабочий день сокращается до четырех часов, да еще всячески третируются сексуальные меньшинства. Где там этот отрывок? – он весьма характерен во многих отношениях. Вот, читаю:

«Тем же, кого уличат в содомии, делают выговор и заставляют в виде наказания два дня носить привешенные на шею башмаки в знак того, что они извратили естественный порядок, перевернув его вверх ногами. При повторном преступлении наказание увеличивается вплоть до смертной казни».