Алексей Боровой - Личность и общество в анархистском мировоззрении

Эта книга и другие отважные выступления дерзкого анархиста быстро спровоцировали репрессии со стороны властей и атаки со стороны благонамеренных кругов. В мемуарах Алексей Алексеевич писал об этом: «Смелость выступлений, своеобразие политического мировоззрения, исключительная переполненность аудитории, от месяца к месяцу возраставшая популярность не могли не обратить на меня внимания правительства.

Еще ранее на меня точили зубы добровольные и принципиальные охранники. „Московские ведомости“ и некоторые другие, более эфемерные реакционные издания систематически травили меня, особенно после появления моего „Революционного миросозерцания“ с защитой вооруженного восстания. Крупный медиевист профессор Визигин в „Новом времени“ писал, что бесполезно говорить о замирении университетов и прекращении студенческих беспорядков, пока в университетах читают лекции „приват-доценты Боровые“. Один из реакционных публицистов посвятил разбору моей книги статью под заглавием – „Бесы наших дней“.

Начались обыски и аресты. Их было несколько по разным поводам, но заключения были краткосрочными и не превышали нескольких дней. Потом пошли сокращения. Последовательно изгнали меня из всех учебных заведений, где я преподавал. Моя эмиграция была финалом этой серии политических уколов».

Описывая в мемуарах свой первый арест и пребывание в Сущевской части летом 1907 года, Алексей Боровой, между прочим, отмечал: «… через час явился околоточный и меня повели в другую камеру. Она была на трех и два постояльца уже там были. Это были милейшие люди, с которыми я встречался и потом, хотя мельком и случайно: Александр Устинович Зеленко и Станислав Теофилович Шацкий. (…) Шацкий – педагог, толстовец, связан был тогда с Зеленкой общей работой и сел с ним по одному делу. Он только что вернулся из Ясной Поляны, с увлечением говорил о Толстом, передал мне, между прочим, что он читает мое „Революционное миросозерцание“. Шацкий после Октября вступил в Компартию и умер в 1934 г. директором Московской консерватории».

А рассказывая в замечательных неизданных мемуарах о кадете и профессоре юридического факультета Московского Университета В.М. Хвостове, А.А. Боровой особо отмечает следующее: «Человек самолюбивый, железной воли, деспотический – он не переваривал в „молодежи“ самостоятельности, ко мне относился с совершенной нетерпимостью. На факультете это был мой главный враг. „Революционное миросозерцание Борового – пощечина нам, а мы благодушествуем“, – сказал он однажды».

В конце 1910 года против правления, руководимого А.А. Боровым и издавшего многочисленные анархические книги, книгоиздательства «Логос» было возбуждено уголовное преследование, деятельность издательства была прекращена, а книга Борового «Революционное миросозерцание» была конфискована царскими властями. Сам Алексей Алексеевич Боровой был привлечен к уголовной ответственности по обвинению в идейном руководстве издательством «Логос», а также в напечатании и распространении книги «Революционное миросозерцание». Спасаясь от уголовного преследования, А.А. Боровой по совету своего адвоката в феврале 1911 года бежал во Францию, воспользовавшись заграничным паспортом своего друга (французского подданного) музыканта Льва Эдуардовича Конюса. Вот что он писал об этом в воспоминаниях: «В конце 1910 г. я был вызван к следователю по особо важным делам. Камера его помещалась в Кремле, в здании судебных установлений. Встретил меня следователь любезно – мы изредка виделись у проф. Тарасова – и после обмена приветствиями сказал мне следующее: „За идеологическое руководство издательством «Логос», выпустившим ряд анархических изданий, и, в частности, за вашу собственную брошюру «Революционное миросозерцание», вы привлекаетесь к судебной ответственности по Х статье, грозящей, в случае осуждения, заключением в крепости на три года. Сейчас я должен допросить вас“.

(…) Вопрос собственно издательский вообще мало меня беспокоил. Хуже обстояло дело с изданием моей брошюры, тем более что черносотенная печать в свое время, как я уже говорил, уделила ей немалое внимание.

(…) Когда процедура была закончена, следователь объявил мне, что дело серьезное, что он должен был бы по закону подвергнуть меня аресту, но, принимая во внимание мою популярность в Москве, общественное положение, а также личную ему известность, он ограничивается отобранием от меня подписки о невыезде.

После этого я вновь был на консультации у Муравьева с Духовским. Взвесив предъявленные мне обвинения и учитывая политическую и судебную конъюнктуру момента, они оба пришли к заключению, что трехлетней крепости мне не миновать. Невольно напрашивался вывод – надо удирать. Разумеется, эмиграция для меня была во много раз обольстительнее, чем высидка в царской тюрьме с перспективами, при моем предрасположении ко всяческим болезням, растерять за три года окончательно здоровье. Я решил бежать. Все близкие поддержали меня в этом решении».

В лекции (и изданной на ее основе книге) Алексей Боровой стремится подвести духовный фундамент под собственное революционное, анархическое миросозерцание, обосновывая его этичность и целесообразность, в постоянной оппозиции к «реальной политике» оппортунистов и либералов. Политический спор с кадетами перерос в психологическое, этическое, метафизическое, духовное отталкивание от них и помог Боровому сформулировать основания собственного анархизма. Как это часто бывает в сочинениях Борового (особенно в его книгах, вырастающих из публичных лекций), злободневная проблематика (полемика вокруг оправданности вооруженного восстания в Москве) переплетена здесь с «вечными» мировоззренческими и этическими вопросами: о нравственном и безнравственном, о целесообразном и нецелесообразном в политике, о радикализме и приспособленчестве как жизненных стратегических установках, о реформизме и революционности, о догматизме и жизненной спонтанности, об этике Закона и этике Творчества, о духовном максимализме и конформизме, об антагонизме личного и общественного, о насилии в истории, об этике и метафизике революции… Вся лекция (и книга) строится на антитезах и контрастах (любимый прием Борового), сочетает обобщения с яркими образами, представляя из себя пламенный памфлет против малодушия и мещанства.

В общем, возвращаясь к своему «Революционному миросозерцанию» и его месте в собственной эволюции и судьбе четверть века спустя, незадолго до смерти, в своих мемуарах Алексей Алексеевич Боровой так оценивал это произведение: «Мои выступления против либералов начались сейчас же после Московского вооруженного восстания.