Марк Алданов - Ульмская ночь (философия случая)

Л.- Я рад, что вы хоть один фактор событий 1812 года признаете постоянным, то есть не "случайным". Найдутся и некоторые другие.

А.- Кто же это отрицает! Я сказал вам в нашей прошлой беседе, что несколько "заостряю" свое определение случая; но уж вы его сильно огрубляете, в частности этим вашим "то есть". Свойства русского народа могут считаться "случайными" лишь в такой же степени, как огромные размеры России, как численность ее населения; или даже, как образование планеты Нептун, как продолжительность жизни человека на земле, - о чем мы уже говорили. Я лишь сказал вам, что Толстой не мог приписывать поражение Наполеона в 1812 году только особенным свойствам русского народа. Наполеон должен был потерпеть поражение, чтобы не нарушить этиологии Толстого, принятого им учения о причинности. Поскольку дело шло о воине, критика отметила, кажется, все влияния, испытанные Толстым: от Руссо и Местра до Стендаля (101) . Весьма обстоятельное критическое изложение этого вопроса дано в ценной статье I. Berlin, Lev Tolstoy's Historical Scepticism. Oxford Slavonic papers, II 1951. (влияние "La Chartreuse de Parme" в художественном отношении было, конечно, главным, это признавал и Лев Николаевич). Лишь два влияния, по-моему, критикой были упущены; быть может, оба были косвенными. Одно из них это влияние самого Наполеона: он говорил о воине и о военном искусстве то же, что Толстой (102) . Лишь один пример. Андреи Болконский говорит: "Сражение выигрывает тот, кто твердо решил его выиграть. Отчего мы под Аустерлицем проиграли сражение? У нас потеря была почти равная с французами; но мы сказали себе очень рано, что мы проиграли сражение, и проиграли". Это основная мысль "философии войны" Толстого. - Наполеон сказал дословно то же самое за полвека до "Войны и Мира". А еще много раньше точно такую же мысль высказал маршал Морис Саксонский: "Une bataille perdue, c'est une bataille qu'on croit perdue" (J. Michelet, Histoire de France, Paris, 1876, vol. IX, p. 174). : почти до буквального сходства в выражениях, - не могу здесь касаться этого подробнее. АА кроме того, было влияние Мальбранша. Толстой, которого иные наши горе-критики попрекали "невежеством" (103) . Так, например, романист Болеслав Маркович (очевидно, именно по поводу "Войны и Мира") бесстыдно писал Тургеневу о "кадетски-наглой в невежестве своем фигуре Льва Толстого, постоянно выталкивающей рыло из-за его дивно-художественного несознательного таланта". (Звенья, Москва, 1935 г., т. V, стр. 295). , был человек огромной и разносторонней ученности. Я не знаю, значится ли "De la recherche de la verit" в каталоге ясно-полянской библиотеки. Я в ней когда-то видел множество старых французских книг, но мне неизвестно, были ли в их числе произведения Мальбранша. Однако, идея мальбраншевой причинности должна была в шестидесятых годах отвечать собственному настроению Толстого. В чем эта идея? Человеческая, земная причинность действует в нормальное время, - кому же и было это знать, как не гениальному живописцу-психологу? Все же от этой причинности порою отступает высшая неземная причинность. По Толстому, ей было угодно, чтобы в начале девятнадцатого века сотни тысяч людей с оружием в руках двигались сначала в течение нескольких лет с запада на восток, затем три года с востока на запад. Чем же это кончилось? Ничем не кончилось. Осталась "круглая" философия "круглого" Платона Каратаева: благолепие. Осталось круглое семейное счастье - Пьера Безухова с Наташей Ростовой и почти такое же графа Николая с княжной Марьей. Правда, Платона Каратаева французы не кругло пристрелили, а на фоне общего счастья в Лысых Горах появляются темные, даже грозные, пятна, мечтанья юного Николеньки Болконского, будущего декабриста, сына не круглого князя Андрея. Это все же деталь. Заметьте, художественное чутье очень точно подсказало Толстому, какие именно пределы ему надо взять в истории для торжества его философско-исторического учения. Он обошелся без террора французской революции, без царствования Павла с его страшным концом, без Аракчеевщины, без Николая I. В России социальным фоном на протяжении почти всей эпопеи служит "дней Александровых прекрасное начало"; о последовавшем только упоминается в эпилоге, - оно не показывается, как не показывается по-настоящему и крепостное право. Очень мало написано Толстым и о военных зверствах. Их и в 1812 году с обеих сторон было достаточно. Все же Отечественная война в этом отношении резко отличалась от нынешних, никак не рыцарских войн. Тогда особенно щеголяли рыцарством Мюрат и Милорадович. После занятия французами Москвы, 5-го сентября, Мюрат, без трубача и белого флага, проехал за русскую цепь и предложил Милорадовичу отойти без боя, предупреждая, что атакует через четверть часа, - "к чему проливать кровь?" Милорадович показал ему свою позицию и "по просьбе его уступил ему находившуюся впереди ее деревню, не имев надобности удерживать ее", затем сам проводил его до французских аванпостов. Так же было и при их первой встрече: "Милорадович, объезжая передовую цепь, увидел Мюрата, находившегося на французских аванпостах. Сближаясь понемногу, они подъехали друг к другу. "Уступите мне вашу позицию", - сказал Мюрат. - "Ваше Величество", - отвеетил Милорадович... - "Я здесь не король, - прервал Мюрат, - а просто генерал". "И так, господин генерал, - продолжал Милорадович, - извольте взять еее; я вас встречу. Полагая, что вы меня атакуете, я приготовился к прекрасному кавалерийскому делу: у вас конница славная, пусть сегодня решится, чья лучше: ваша или моя? Место для кавалерийского сражения выгодно: только советую вам не атаковать с левой стороны: там болота". Милорадович повел Мюрата на левое крыло и показал ему топкие места" (104) . Михайловский-Данилевский, Описание Отечественной войны в 1812 году, Петербург, 1839 г., кн. III, стр. 2-3. . "Господа англичане, стреляйте первые"! Да, война тех времен иногда старалась быть рыцарской, не в пример нашему столетию. Не без "круглости" был даже финал, остров святой Елены: это не Нюрнбергская зеленая зала с трапом, где были повешены главные сподвижники Гитлера. Разумеется, Толстой выбрал эпоху удачно. Из его романа о Петре, по совершенной не-круглости эпохи, ничего не вышло и не могло выйти. В великой же эпопее, - в "Мире" кругло почти все, в "Войне" во всяком случае очень многое. В литературе уже указывалось, сколько красоты, веселья и радости внес Толстой в свои военные сцены; было сказано, что в юной читательской среде эта книга наверное сделала больше военных, чем пацифистов. Романиста, равного Толстому, вероятно, никогда не будет, но если бы оказался другой с его гением и с тем же философски-историческим учением, то ему с нашей, уж совсем не благолепной, эпохой было бы нечего делать. Октябрьский переворот открыл цепь злодеяний, невиданных и неслыханных в истории. Попробуйте придумать "круглый" эпилог к Катынским лесам, к Колыме, к людоедству, с другой стороны к Бухенвальдам, средневековым пыткам и камерам для сожжения! Мальбранш был бы ни к чему, - разве та его, не случайно мною процитированная в нашей прошлой беседе, мысль, столь смелая для католического философа: мир может и опротиветь Богу.