Артемий Ладознь - Апофазы

Времени настолько не оставалось, что всякое мгновение растягивалось, подобно представлению о распределении-проецировании наноскопического электрона на бесконечность. Казалось (и здесь алтынная беллетристика вновь не солгала) – она сбегала по лестнице целую вечность. По той самой лестнице, где, по молитве Рафаилу даровать им встречу (ибо хоть проживали в одном строении, никогда не знали графиков-маршрутов друг друга), он улучил-таки миг, когда та в очередной раз куда-то спешила, и всучил ей дешевенькую, новехонькую карту памяти с одной-единственной записью: неуклюжим, завуалированным под метафизическую муть, признанием. Тем, что знала давно и в ответ на что должна была бы бросить все и пренебречь всем (опять же, памятуя заветы литературного лжеобетования)!..

Вот и она теперь, последнее мгновение, чаяла одного: что «вселенная» откликнется на ее жгучее желание «отмены-обнуления-безоковности». Пусть он выйдет и все расстроит! Не может не прочувствовать ее вновь, не сломать этого приятного, беспутного, пусть и удобоосвящаемого. Ведь изыскал же возможности все о ней узнать – пусть и поздно, слишком поздно…

Ни он, ни она не выбирали проживание в одном доме, хоть безотчетно тянулись друг ко другу, даже прежде ведения о существовании неосуществимого, почему, съехавшись, в дальнейшем: то, бывало, оказывались в одной точке города, то задерживались перед дверьми другого, не будучи в силах сдвинуться с места. Ничем иным не объяснить всех этих стечений, встреч без сговора и даже вопреки центробежной склонности порвать, взять себя «на слабо». Усилием воли разбить тайну, развеять мечту, навеять себе иное чувство и внушить более контролируемую, «правописную» любовь. К неким возможно более молодым и привлекательным, «сетепожатным» и общественно-престижным. С которыми будет хорошо, даже когда без оных не бывало худо и не будет.

Но одно из наиболее таинственных возвращений, чудес в виде повторяющихся и самореплицируемых паттернов, преследовало их от начала, как ни абсурдно делать замер на малых выборках – интервалах времени. Как нелепо клеймить чем-то меньшим, вроде «страстишки-интрижки», то, что выдержало время и удары судьбы, а угаснуть не смогло. Страсть-увлечение, иллюзия-наваждение, чары-помрачение – протяженностью в четырнадцать без малого лет? Nolo contendere , «без пререканий», как говорят по совету адвоката преступники, готовые охотнее на сделку с правосудием, нежели на то, чтоб платить полную цену или хоть назвать вещи своими именами: любовь, убиение любви, злостно-циничное покушение на хищение мечты… Кстати, рецидив налицо (так что tort переходит в crime почти по ветхому диамату, с его количеством – в новое качество): подобное случалось с ним прежде, и всякий раз – зловеще сходно, с подобными характеристиками что возлюбленных-упускаемых (чего там: отдаваемых на поругание!), что соперников (малоспортивно мнящих себя альфа-удачниками).

Мыслимо ли оправдание любвеубийства (благонамеренного)? Житиечеи вспомнят какой-нибудь печальный пример разжжения нечистой милостью, попаляемой внезапу спасительной рознью – этим клином, колом, в грудь дьявольской пародии на благое желание вбиваемым. Но здесь-то речь о немощи «по естеству» – в отличие от убиения таковой, пусть и в пользу благостно-упрощающего бесстрастия либо брака спокойного, в котором нет-нет да и сквозит расчет-расторг. Впрочем, где не сквозит: в симпатии ли к красивым, ярким, талантливым, более перспективным даже с точки зрения чадородия – пусть вне прямого, грубого имущественного либо родоплеменного (когда этноцентричная гордыня еще омрачает и сравнительно чистые сердца, не объятые легковоспламеняющей, пленительно-пьянящей блиц-страстишкой)?

Так вот, сего странного и мрачного паттерна – коррелята некоей иной тайны, пусть и вполне рукотворно усугубляемой, – ни она, ни он не заказывали. Число 13—в остальном довольно обыденное, из разряда так называемых простых , и даже во многом удобное (скажем, для деления года почти нацело с получением 13и месяцев по 28 дней, откуда и лунный спектр, и добавление всяких там «змееносцев» в зодиак) – буквально преследовало их. Их любовь. Недаром служа отнюдь-не-божьей дюжиной, а в общем и не преизбытка-перебора маркером, а скорее маячком наглоятия, спешного и безуспешного успения, болезненного бичевания чувства-как-судьбы вплоть до провоцирования ответного преступления: мести, самоубийства, погружения в диверсионную депрессию без права на реверсию. Неотменяемость мены.

Судите сами. Он не заказывал позднего переезда семьи в дом, чей номер кратен тринадцати – как апофеоз его предыдущей любовной драмы, когда его попытаются вызвать из столицы и нагрузить рутиной (а как выгорит – интрижкой), дабы встряской вывести из задумчивой меланхолии. (Уж в целебных дубинах да адски благих намерениях недостатку нет почти ни в одном этосе или же религиозной канве!) Причем – из родительского дома его детства и ранней юности, чья разность меж номерами, соответственно, здания и квартиры, кратна тем же тринадцати. (Энтузиасты диофантовости, добавив к обоим – уже схожим с 13ю – номерам по единице, получат не только кратность обоих 13и же, но и – друг дружке, заодно восстановив оба.) В новом доме, что по череде разменов-комбинаторных-разъездов окажется по соседству с прежним (ровно напротив, чем оправдан прирост координат на единицу, учитывая, что с последнего этажа переехал на первый!), ждать его будет она , чье присутствие он долго еще будет отмечать разве что косвенно, периферическим зрением сердца (несмотря на ее выдающиеся данные – «параметры»), по нарастающей, пока не выйдет на пик обнаружения сродни кислороду: по мере ухода, в безмери риска утраты, как sine qua non. (Адрес его новый обобщенно троекратен былому, а их квартиры девятикратны.)

Мало? В этот последний год, к очередной годовщине его рождения, их чувству исполнилось бы 13 лет и 13 месяцев (настаиваем на подобном удобопредставлении), что в переводе на месяцы составило бы 169=13*13, или тринадцать в квадрате! Сверх того: тот, кем она разменяет его (не в силах более пылать неугасимым огнем неосуществляемого чувства), моложе ее 13ю месяцами. Полагаете, будто сим-то и исчерпывается «сквернодюжинное» преследование? нет ничего миопичнее; правда, «здесь на полях маловато места…»

Не судите строго ни его (глупца-гордеца, чистоплюя-прельщенца, напыщенно-малодушного нарцисса, навыкшего в упоении уныло-мнительной самобезальтернативностью в силу даруемого чувства), ни ее (пожалуй, возжелавшей радостей-здесь-и-сейчас). Оба готовы были сгореть в этом огне быстрее , – даже приближая катастрофу опасными маневрами вроде довольствования безрассудным р о сторгом. Пять лет назад, в тридцатую годовщину Чернобыльской беды (неизреченно-предсказуемым образом подчинившаяся девятичному бедоисчислению как исполнению некоей предначертанной связности), грянула и личная их катастрофа (куда как более рукотворно-усмотрительная, так что небу остается, самое меньшее, опция nolo condendere). Когда предприняла эту, массой времени нагнетенную, попытку – не то к бегству из мест лишения свободы (собственной души, объятой пламенем неутолимым, где царство небесное внутри оборачивается адом как нереализуемое, а свет скорее жжет, нежели греет), не то к провокативно-невинному зазыванию его, призыву вернуться к себе – к ним. Знала: он не простит того, что нечего и прощать, ибо сам виной всему, могущему стать ничем. Как знала и то, что оба не забудут неслучившегося. Даже когда теперь, ровно пять лет спустя, решилась принять ожидаемое, давнооткладываемое предложение от заменщика – гвоздь ли в гроб, кол ли осиновый, все равно разрешение.