Алексей Кононов - Защитный Механизм

Но, даже несмотря на обильное количество рубцов на теле, выглядел Иферус крайне привлекательно. Ласковым взглядом он моментально располагал к себе, но то был эффект первого впечатления, которое длилось ровно до момента, пока он не начинал говорить, – тяжело представить более грубую форму ведения диалога. В моменты, когда Иферус полностью отдавался поглотившим его эмоциям, вне сил контролировать себя он запускал руки в свои великолепные, завидные для каждой девушки густые, длинные, ярко-русые волосы и безжалостно вырывал их небольшими клоками. Казалось, что он даже не испытывал боль при этом действе, и, если спросите меня, я спокойно готов в это поверить.

Отобедав, Иферус вернулся в свою палату и разложил оставшиеся вещи. Санитары, в соответствии с правилами больницы, направились вместе с ним, чтобы, в случае обнаружения запрещенных для хранения предметов, конфисковать их. Получив все вещи из армейской сумки на проверку и убедившись в отсутствии колющих-режущих-удушающих предметов, санитары уже собрались уходить, когда одному из них бросился в глаза закрепленный на рубахе булавкой в области груди металлический значок с символикой “Хиппи”. Держать такой предмет по правилам считалось злостным нарушением больничного порядка, и вежливым, но приказным тоном Иферуса попросили снять и отдать на хранение хотя бы булавку, на что получили грубый отказ. Скела не было рядом с санитарами в тот момент, он сидел за стойкой, поэтому ручаться за полноценную достоверность данного диалога не берусь. Пересказывая со слов, которые ему в свою очередь пересказали непосредственно участвовавшие в диалоге санитары, звучал он примерно так:

– Иферус, я вижу металлический значок на булавке у вас на груди. Вам необходимо отдать мне хотя бы острую часть предмета на хранение. Уверен, вы сами понимаете, что это правила безопасности больницы.

– Нет. Ответ прозвучал настолько твердо и грубо, что санитар опешил и несколько секунд не мог подобрать подходящих слов.

– Возможно, вы неверно поняли меня, – санитар сделал небольшую паузу и прошелся грозным взглядом по Иферусу. – Это не просьба. В регистратуре вы подписали документы, дающие мне полномочия на конфискацию потенциально опасных вещей в целях соблюдения безопасности в отношении вас, других пациентов и медперсонала.

Иферус прекратил вынимать одежду из сумки и развернулся лицом в сторону сказавшего это санитара. Посмотрел ему прямо в глаза взглядом, в котором полностью отсутствовало добродушие, что было в нем минутами раннее. Этот взгляд пробирал до глубины души, заставляя чувствовать инстинктивный, животный, пробирающий до дрожи страх, сравнимый с тем, что испытывает пасущаяся у водопоя антилопа, слишком поздно заметившая на небольшом от себя расстоянии льва. Для нее морда этого льва – лицо смерти. Аналогичные чувства испытывал санитар в отношении лица Иферуса. В звенящей тишине, пару минут Иферус таким образом вгонял его в ужас, после чего наклонился к нему и неспешно низким и без сомнений серьезным голосом прошептал на ухо: “Я убью тебя, клянусь! Если ты прямо сейчас не уйдешь отсюда, то я переломаю тебе все твои чертовы ноги, а после этого сверну тебе шею! Мне плевать на последствия, в моей жизни не осталось ничего, ради чего я бы хотел жить. И я клянусь, если ты прямо сейчас, черт тебя дери, не выйдешь из этой комнаты, то я, не моргнув и глазом, сделаю это. Прошу тебя, уйди! Клянусь, я убью тебя!”. Весь мир будто бы остановился для санитара, он буквально мог видеть неспешное течение времени. Зудевший рядом комар уже не выглядел как быстро перемещающаяся точка – взглядом он улавливал каждый взмах его крыла. Каждое произнесенное Иферусом слово тонким лезвием входило в грудь санитара. Его сердце начало биться так часто и громко, что заглушало шум проезжающих под окном автомобилей. Он ни на унцию не сомневался в реальности адресованных ему угроз. Страх настолько сильно поглотил его, что он был готов упасть на пол и, свернувшись калачиком, заплакать. Но, собравшись настолько, насколько в той ситуации это было возможно, развернулся, пошатываясь, и молча вышел из комнаты. По дороге на пост мысли в его голове летали настолько быстро, что невозможно было сфокусироваться на какой-то одной из них. Лезли оправдания самому себе и попытка самовнушения, убеждающая, что из двух зол он выбрал меньше, ведь даже если при помощи этой булавки Иферус убьет кого-нибудь из пациентов, то при всех равных это явно лучше, чем его смерть. “Я – нормальный, они – больные, неполноценные ячейки общества, потеряв которых, социум станет только лучше”. Наконец, та самая мысль, которую он смог выделить и крепко закрепить в своем рассудке: “Это инстинкт самосохранения, животный инстинкт, который невозможно пересилить, – утешал себя несчастный санитар. – Я все сделал правильно. Каждый поступил бы на моем месте так же”. Сознание постепенно возвращалось в норму, но тремор рук не давал забыть о произошедшем с двух минут назад диалоге.

Смеркалось. Окончательно обустроившись и гордо перекрепив значок с милитаризованной порванной куртки на больничную пижаму, Иферус покинул стены своей палаты в явных поисках досуга. Первым, кто попал под его хладнокровный взор, оказался Андрей Геннадьевич, не оторвавшийся от телевизора ни на секунду с того самого момента, как начал его смотреть. Разместившись поудобнее в кресле, некоторое время он тоже понаблюдал за движущимися картинками на экране, что, впрочем, достаточно быстро надоело ему. Он повернул голову в сторону Андрея Геннадьевича и весьма жеманным образом представился:

– Иферус.

Продолжая пялиться в телевизор, Андрей Геннадьевич ответил:

– Знаете, не стоило вам так грубо общаться с санитарами. Они ведь просто выполняют свою работу, заботятся о всех нас. Покайтесь в грехах, я буду рад выслушать вас! Андрей Геннадьевич, будем знакомы! – При всем уважении, Батюшка, – отдавая свою одежду в хранилище, он видел в руках у Скела рясу, – Бог умер для меня.

Призадумавшись на секунду и осознав, какую околесицу сказал, сразу же добавил:

– Вернее, никогда и не жил. Не верю я в него, в общем. Слишком много я видел.

Андрея Геннадьевича нисколько не затронули эти слова, наоборот, как будто пролетели сквозь него. По-прежнему не отводя глаз от телеэкрана, он сухо ответил: – Ваше право. На все воля Божья, следовательно, заложенная в вас воля – не верить в Него. От этого Его существование не прекратится, но ваше существование могло бы стать куда более счастливым, если бы вы открыли душу и разум Спасителю.

Лицо Иферуса вмиг изменилось: брови нахмурились, аккуратно сложенные в замочек ладони превратились в дрожащие и со всех сил сжимающиеся кулаки, челюсти примкнули друг к другу с такой мощью, что голова Иферуса затряслась. Вне сил сдержать порыв гневных эмоций, Иферус вскочил с кресла и завопил что есть мочи: – Существует? А где же был ваш Бог, когда на моих глазах умирали бравые солдаты и отличные люди? Где был ваш Бог, когда меня взяли в плен и сделали тем, кем я сейчас являюсь? Где, где, черт его дери, был ваш Бог, когда я молил его прекратить те ужасы, что мне довелось видеть в течение целых двух лет? Может, вы мне подскажете? Где ваш Бог, когда он так нужен, и почему он все время молчит? Почему он не препятствует безликому мраку, что сочится сквозь каждую щелину эту проклятой больницы прямо в эту секунду? Вы сможете мне ответить на этот вопрос?