В Кемеров - Введение в социальную философию: Учебник для вузов

Если определить индустрию как механизм взаимодействия человека и природы, то можно сказать, что в XX в. — и со стороны человека, и со стороны природы — механизм этот стал испытывать сдавливающее напряжение, близкое к критическому. Тенденция к интенсификации человеческой деятельности, с одной стороны, и необходимость осваивать сложные природные системы — с другой, требовали серьезной переналадки «машины» общественного производства.

Остановимся вначале на «человеческих» стимулах этой переналадки.

Экономика предъявила промышленности новые требования: а) не просто тратить мышечную и психическую энергию людей, но включать и реализовывать (в некоторых случаях — развивать) личностные их ресурсы; б) постоянно модернизировать техническое оснащение, делать его все более наукоемким.

Индустрия гигантских предприятий-комбинатов достигала своего предела; дальнейшее укрупнение не имело смысла, ибо становилось нерентабельным.

Экономические преимущества получали предприятия, способные к быстрому усвоению научно-технического прогресса, к трансформации технических линий и организационных связей, к быстрому реагированию на потребности рынка. В принципе это означало: будущее за теми системами, которые обладают более развитыми в профессиональном научном и общекультурном смысле работниками. Именно такие люди в состоянии перестраивать производство в соответствии с научно-техническими возможностями, а не «загонять» науку в привычные технические, организационные и поведенческие структуры.

Наука становится прозводительной силой не сама по себе, но только преломляясь через личность работника; в этом смысле она не бывает и не может быть «непосредственной» производительной силой. Внедрение науки в производство меняет стандартные соотношения живой и овеществленной, личной и обезличенной, творческой и нетворческой деятельности.

Наука требует от производства создать организационную и техническую среду деятельности людей, соответствующую интенсивной реализации их способностей, «умножению», а не только сложению их сил, как это было (и есть) при относительно простых формах кооперации, основанных на принципе совместного труда.

Поскольку наука «встраивается» в социально-экономические и организационно-технические взаимодействия, она все более определенно выступает против машинизированной социальности, механически — по принципу «рычага» — действующих социальных связей. Она стимулирует преобразование системы жестких взаимодействий между людьми в систему отношений, где самостоятельные субъекты связывают и уравновешивают различные интересы через общие нормы и ценности. Но, чтобы создать реальные предпосылки для решения этой задачи, науке еще самой надо преодолеть стереотипы индустриализации, переосмыслить свои деятельные и организационные формы.

Противоестественность организации науки по формам массового производства проявляется более всего тогда, когда внешние социальные функции науки — например ее вписанность в экономическую систему и зависимость от нее — приходят в противоречие с ее основной социальной функцией: постановкой и решением практических и духовных проблем жизни людей.

Движение познания за рамками совместного труда — с его более или менее жесткими операциональными расчленениями деятельности — до сих пор учитывалось и описывалось явно недостаточно, между тем за гранью совместности существовали и существуют формы деятельности и общения, эффективно использующие и стимулирующие личностные ресурсы исследователей. Это, в частности, — «невидимые колледжи», неформальные объединения ученых, многократно повышающие действенность научных контактов, а главное — концентрирующие познавательные интересы вокруг актуальных проблем и перспективных направлений познания.

Важно подчеркнуть, гуманитарное «измерение» познавательных усилий ученого задано потребностью общества в эффективной работе науки. Иначе говоря, социальный заказ на углубленное понимание личности исследователя (и ее роли) идет «со стороны» объекта, со стороны тех усложняющихся проблем, которые общество ставит и не может решить. Дело здесь не только в акценте на личность ученого, ибо, по сути, открывается его роль в преобразовании организационных и познавательных стандартов соответственно более конкретному и содержательному пониманию объекта.

Стоит подчеркнуть: для нового типа объектов характерны сложность, системность, самобытность; они не укладываются в стандартные познавательные формы. Выявление объективного содержания предмета познания сближается с его конкретным пониманием, т.е. с выработкой его конкретного понимания. Теперь это относится не только к познанию социального бытия, но и к познанию природы.

Наука «подвела» человека к обрыву, показала глубины и неисчерпаемость процессов, которые мы называем именем «природа». Ныне люди уже не убеждены в простоте, прозрачности, гармоничной законосообразности этого мира. Все меньше оснований считать, что понимание природы в основном исчерпывается познанием законов, тогда как сфера жизни человека исторична, индивидуализирована, «заряжена» творческой активностью, игрой культурных значений и смыслов.

Сейчас, пожалуй, впервые человеческое познание обратилось к истории природы, к органике ее самодвижения, к самобытности ее индивидуализированных форм и их переплетений. Непредсказуемые и ненаблюдаемые объекты не укладываются в стандартные представления человеческого со-знания, т.е. ставят под вопрос само сознание, определяют его как культурную проблему.

Это не значит, что положен предел человеческому познанию, науке. Предел положен стандартам понимания природы и самого человека. Выявляется конкретная, культурно-историческая суть этих стандартов. Представление о машинообразности природы, о природе-часах вовсе не исчерпывает существа природного процесса: оно в большей степени отображает определенную стадию в истории и культуре общества, в развитии сил человека, в частности ту ступень, когда он стал делать машины и часы и через призму этих инструментов понимать мир.

Понимание культурно-исторической сути стандартов и инструментов науки создает предпосылки новой философии познания. Возникает возможность культурно-исторической трактовки «элементарных» познавательных форм индивидуального человека. Особенно интересным может оказаться сопоставление их с внешними «органами», т.е. с инструментами познания; их включение в реконструкцию исторически менявшихся форм общения и проблемных ситуаций, стимулировавших человеческие усилия.