Д. Митюрин - Макс Вебер за 90 минут

Конструируя свои идеальные типы, Вебер весьма часто действовал по схеме: что было бы, если бы исследуемое явление или процесс беспрепятственно развивались в указанном нами направлении. Для этого он, например, моделировал ситуацию биржевой паники, после чего пытался ответить на вопрос: «Каким было бы поведение игроков на бирже, если бы они не поддались сильным эмоциям и действовали абсолютно хладнокровно, со знанием дела?»

Нарисовав себе эту «идеальную» картину происходящего, Вебер получал представление о том, насколько исказили ее иррациональные моменты в поведении людей, как именно сказались страх и отчаяние на результатах их деятельности.

Точно так же ученый пытался подойти и к анализу результатов любой военной или политической акции. При этом он обязательно стремился понять: каким было бы поведение участников события, если бы они в полной мере обладали всей необходимой информацией и удачно нашли средства, необходимые для достижения поставленной задачи.

Хотя, как отмечал сам Вебер, сконструированные подобным образом «идеальные типы» (или «утопии») нельзя обнаружить в реальности, в них «действительно отражены известные, значимые в своем своеобразии черты нашей культуры, взятые из действительности и объединенные в идеальном образе» {«Объективность социально-научного и социально-политического сознания»).

Проводя линию на непредвзятый характер научного познания в сфере социальных наук, Вебер предостерегал от использования идеальных типов в виде образцов, несущих характер долженствования. Идеальные типы должны быть мотивированными и, насколько возможно, «объективными» и адекватными. В определении их научной ценности может существовать лишь один критерий — «в какой степени это будет способствовать познанию конкретных явлений культуры в их взаимосвязи, в их причинной обусловленности и значении» («Объективность социально-научного и социальнополитического сознания»).

Таким образом, в образовании абстрактных идеальных типов Вебер видел не цель, а средство познания. Эта установка применима практически ко всему множеству используемых им идеальных типов.

Хотя сам термин «идеальный тип» уже использовался Э. Дюркгеймом и Ф. Теннисом, именно Вебер стал первым, кто утверждал, что в основе этого понятия лежат вполне определенные ценностные предпочтения исследователя.

Интересовать ученого, по мнению Вебера, могут лишь те стороны бесконечных в своем многообразии явлений, которым он сам приписывает культурное значение или ценность.

Но что же такое «ценность»? Для Вебера она не «положительна» и не «отрицательна», не «относительна» и не «абсолютна», не «объективна» и не «субъективна».

Для ученого-аналитика (каким себя считал сам Вебер) ценность далека от личного эмоционального переживания, одобрения или порицания. Она не может быть «плохой» или «хорошей», «правильной» или «неправильной», «нравственной» или «безнравственной». Ценность также абсолютно лишена какого бы то ни было нравственного, морально-этического или эстетического содержания. Ее нужно рассматривать как форму, при помощи которой люди организуют свой жизненный опыт.

Согласно Веберу, ценность представляет собой то, что для нас значимо, на что мы ориентируемся в своей жизни и что мы принимаем во внимание. Она — способ человеческого мышления. Подобно кантовским категориям «пространства» и «времени», ценность у Вебера дает человеку возможность упорядочить, структурировать «хаос» своих мыслей, впечатлений и желаний. Это «чисто логический метод осмысления мира», одинаково свойственный и ученому, и обывателю.

Человек является носителем ценностей, и они необходимы ему для определения целей, которые он перед собой ставит. Их место в мотивации действий гораздо глубже целей и интересов, поскольку именно к ценностям, в конечном счете, обращена воля человека.

Некоторые современные исследователи склонны ставить знак равенства между веберовским понятием «ценности» и «нормой», что является большим упрощением.

В толковании Вебера, ценность, в отличие от нормы, не может быть однозначно понятым повелением; она — всегда пожелание. Обязательно нужен тот, кто, принимая ее по тем или иным соображениям, воплотит своей жизнью. Более того, сам выбор ценностей не просто выбор между «правильным» и «неправильным». «Правильными» ценностями являются щедрость и бережливость, милосердие и справедливость, активная борьба со злом и непротивление насилию.

Однако в каждой конкретной ситуации человеку приходится выбирать одну из двух трудно сочетающихся друг с другом добродетелей. При этом сами по себе ценности «не дают направления», а лишь дают возможность сознательно выбрать направление. Так что стоящая перед человеком альтернатива «имеет смысл лишь как обращение к свободе, равно как свобода в смысле выбора, возможна лишь там, где есть альтернатива» («Наука как призвание и профессия», 1920).

В противном случае ценности автоматически становятся нормами, которые лежат в основе социального порядка.

Нормативное поведение людей полностью предсказуемо и лишено индивидуальных особенностей. Но такое толкование не устраивает Вебера. Он акцентирует внимание на двойственном характере ценностей, выделяя помимо нормативной и другую сторону — их необходимое и неизбежное преломление в индивидуальном опыте конкретного человека.

Тот или иной человек всегда «расшифровывает» для себя ценности, вкладывает в них определенный смысл, то есть понимает их так, как может понять только он и никто другой. Свобода человека — это внутреннее состояние, которое заключается в возможности самостоятельного и ответственного выбора ценности и их толкования.

И тем и другим в равной мере обладает ученый-исследователь.

В отличие от большинства других людей, ценностный выбор ученого касается не только его самого и ближайшего окружения, но и всех тех, кто когда-нибудь будет знакомиться с написанными им трудами. Здесь сразу же возникает вопрос об ответственности ученого. Хотя с таким же успехом можно было поставить вопрос об ответственности политика или писателя, Вебер, естественно, предпочитает сконцентрироваться на более близкой лично ему теме.

Отстаивая право исследователя на собственное видение, Вебер пишет, что «познание культурной действительности — всегда познание совершенно специфических особых точек зрения. Анализ этот неизбежно «односторонний», но субъективный выбор ученым своей позиции не так уж субъективен.

Его «нельзя считать произвольным, пока он оправдан своим результатом, то есть пока он дает знание связей, которые оказываются ценными для казуального (причинного) сведения исторических событий к их конкретным причинам» («Объективность социально-научного и социально-политического сознания»).