М Мюллер - Шесть систем индийской философии

XXIII. Следующие за этим три праманы не требуют подробных разъяснений, так как выше уже много было сказано о них. Но каждая из философских систем смотрит на них по-своему, и характер каждой системы более или менее отражается ее положениями о действительной природе знания. Важнее всего то обстоятельство, что каждая из индийских систем философии признавала значение этого вопроса как составляющего введение во всякую философию. Это опять выгодно отличает индийскую философию от философий других стран. Все философские системы Индии признают пратьякшу (чувственное восприятие) первой из праман (источников знания). Но веданта смотрит на веды как на единственный источник истинного знания и только им дает название пратьякши. Обыкновенные три или шесть праман мимансы применимы к миру незнания (авидьи), а не к истинному миру Брахмана. См. сутры веданты (II, 1, 14). Названия иногда изменяются, но значение остается то же. Чувственное восприятие, когда оно означает то, что воспринимается, иногда называется дришта (видимое); вместо веды мы встречаем шабду (слово) и аптавачану – в санкхьи – (справедливое утверждение). Анумана (вывод) объясняется обычными примерами как вывод о дожде из появления туч, вывод о воде из появления в этой местности комаров, вывод об огне из появления дыма. То, чего нельзя доказать ни чувствами, ни выводом, может быть принято как аптавачана; например, существование Индры (царя богов), северного Куру, Меру (золотой горы), апсар (нимф сварги) и т. д. Апта – усидчивый, старательно занимающийся своим делом человек, свободный от ненависти и страсти, обладающий всеми добродетелями, на которого поэтому можно положиться. Эти три праманы (меры) названы так потому, что если в обыкновенной жизни зерновой хлеб измеряется такими мерами, как прастха, а сандал и пр. взвешиваются на весах, то таттвы (принципы), бхавы (их видоизменения) и бхуты (сущность элементов) измеряются или доказываются при посредстве праман.

XXIV. Последний параграф Таттвы-самасы указывает опять на первый. Вначале мы видели, как появляется брахман, который, побежденный тройным страданием, прибегает к риши Капиле. На вопрос, что такое это тройное страдание, дается ответ, что это есть адхьятмика, адхибхаутика и адхидайвика. Адхьятмика – страдание, происходящее от тела, производимое ветром, желчью, флегмой и т. д., и от мозга (манас), то есть обусловливаемое желанием, гневом, жадностью, безумием, завистью, разлукой с любимым, соединением с нелюбимым и т.д. Адхибхаутика – страдание, происходящее от других живых существ; например, от воров, скота, диких зверей и т. п. Адхидайвика – страдание, причиняемое божественными агентами; например, страдание, происходящее от холода, жары, дождя, грома и пр., которые все управляются ведическими божествами (девами). Когда брахман удручен таким тройным страданием, в нем появляется желание узнать причину, как у жаждущего человека появляется желание воды. Свобода от страдания, или конечное блаженство, может быть достигнуто изучением Таттва-самасы. Тот, кто знает философию, содержащуюся в ней, снова не рождается. Таково учение великого мудреца Капицы, и так заканчивается комментарий на сутры Таттва-самасы.

Излагая философию санкхьи, я следовал только Тат-тва-самасе, не смешивая ее ни с кариками, ни с сутрами. Я знаю, что эти последние дали бы нам более ясный систематический отчет от этой философии. Но если я прав в своем предположении, что Таттва-самаса древнее сутр и карик, мне кажется важнее знать, чем в действительности была санкхья в ее первоначальной форме. Сравнивая Таттва-самасу с кариками и сутрами, мы видим, как этот остов системы развился в позднейшее время. Но хотя карики и сутры дают нам более систематический отчет о санкхьи, все существенное уже можно найти и в самасе, если попытаться самим систематизировать и распределить голые факты. Следует признать без сомнения, что ни в сутрах, ни в кариках, ни в Таттва-самасе мы не находим того, что всего ценнее во всякой философии, а именно проникновения в душу и в сердце основателя этой философской системы. Если спросить себя, почему вообще была выдумана и выработана такая система; какое утешение, умственное или моральное, давала она людям, мы не найдем почти никакого ответа. Мы узнаем только то, что человек, подавленный тем, что тут названо тройным страданием, и не надеясь на спасение от них ни посредством добрых дел, ни посредством жертв, которые обещают только временное счастье на земле или на небесах, ищет совета у философа Капилы, веруя, что тот может дать ему полную свободу от всех его забот.

Тут мы наталкиваемся, наконец, на что-то похожее на человеческие чувства. Мы можем понять, почему страдание, и не только фактическое страдание, а и кажущиеся аномалии или несовершенства вселенной должны были открыть человеку глаза на то, что в его природе есть что-то неладное и ограниченное, и есть неладное и ограниченное в окружающем его мире; вполне понятно, что это сознание ограниченности должно было действовать как стимул для изыскания причины этой ограниченности. Это естественно приводит к решению – религиозному или политическому; так именно и было в Индии. Религия существовала раньше, чем был поставлен вопрос о происхождении страдания; но религия, по-видимому, скорее увеличивала затруднения спрашивающего, чем разрешала их. Бог или боги, даже при несовершенном понятии о них, предполагались добрыми и справедливыми. Каким же образом они могли быть творцами человеческого страдания, в особенности того телесного или душевного страдания, за которое личность не была ответственной – вроде, например, слепоты, глухоты или безумия от рождения? По-видимому, это ясно сознавалось индийскими философами, не желавшими обвинять какую-либо божественную силу в несправедливости и жестокости к человеку, хотя бы вообще они и были невысокого мнения об Индре и Агни, и даже Праджапати, Вишвакармане или Браме.

Тут именно и выступает со своими решениями философия, тут даже она впервые и появляется, и ответ, который она дает на вопрос о происхождении страдания или, в более широком смысле, о происхождении зла, состоял в том, что все, представляющееся нам несправедливым в мире, должно быть следствием причин, следствием дел, совершенных если не в этой, то в прежней жизни. Никакое дело (карма), хорошее или дурное, малое или большое, не может быть без последствий, без вознаграждения и наказания. Таков был основной принцип этих индийских философов; и несомненно, что это превосходный принцип. Это просто иная версия того, что мы называем вечным наказанием, без которого мир разрушился бы, разлетелся бы на куски; так как справедливо замечено, что вечное наказание в действительности есть не что иное, как вечная любовь. Но такая идея о вечной любви не может висеть в воздухе, она предполагает вечного любящего, личного Бога, творца и правителя мира; но индийские философы не считали даже такую идею несомненной без доказательств. В некоторых случаях, признавая, что дела имеют последствия, они доходили до признания, по крайней мере, надзирающей заботливости божественного Существа, точно так же как падающий дождь дает семенам возможность развиваться, хотя сами-то эти семена суть дела, совершаемые людьми, как деятелями независимыми и потому берущими на себя все последствия этих дел – как хороших, так и дурных.