Станислав Лем - Диалоги

Этот вывод приводит нас в конце концов к ситуации, которая должна особенно интересовать эволюционного аксиометра. Потому что эволюцию иногда «упрекают» за чисто марковский тип регулятора, который в ней отвечает за специацию. В качестве марковского этот регулятор неэкономичный и необычайно медлительный в обучении; это, среди прочего, приводило к тому, что столько биологов считали наследование приобретенных свойств – то есть немарковский тип хромосомного «обучения» – эволюционно обязательным. Но метод эволюции, при всей своей расточительности, оказывается тем не менее более надежным на длительном отрезке времени, потому что то равновесие, какого достигает марковская цепочка, – оно недостаточно. Неуправляемость мутационного регулятора мира, проявляющаяся prima facie в как бы хаотичном растранжиривании «бессмысленных» комбинаций, которые селекция вынуждена постоянно обтачивать, фактически является неисчерпаемым источником разнообразия, поскольку лишь в высшей степени возможное разнообразие является ультимативным гарантом осуществления перемены – любой. Таким образом, наследование приобретенных свойств, в пределах короткого периода времени несомненно значительно более результативное, чем осуществление по Маркову, с легкостью могло бы поставить виды в безвыходную ситуацию. Именно марковский регулятор позволяет как бы постоянно начинать игру сначала – и только цена, которую за эту свободу приходится платить эволюции: пустое существование миллиардов существ – неподвластна нашему воображению. Мы не утверждаем, что этот вид регуляции наверняка был бы лучшим из всех возможных, но кажется, что он был бы лучшим из всех, достижимых в процессе эволюции, то есть достижимых при помощи естественных изменений. И хотя марковский регулятор начинает игру как бы все время заново – в «партии» пресмыкающихся, змей, млекопитающих – однако не могут быть его новации, управляемые случайностью, действительно целиком независимыми от прежних. Потому что постоянное давление временных тактических решений по отношению к целостной стратегии приводит в результате к лимитированию состояний, отстоящих, может быть, на миллиард лет, – состоянием, в котором принимается определенное решение. Одним словом, марковская последовательность событий не препятствует возможности блокировки выходов на будущие гомеостатически лучшие состояния – посредством худшего решения проблемы, однако такого, которое попросту стало реальностью. На то, что перед праамебой открылось когда-то несравненно больше эволюционных возможностей, чем их открывается перед млекопитающим, случайный марковский генератор уже не имеет никакого влияния. Потому что эволюция является настоящей игрой с точки зрения теории игр, то есть такой последовательностью ходов, где инстанцией, более мощной, чем любая используемая стратегия, является случай – и где проигрывает тот, кому изменила удача.

Следующей особенностью эволюции жизни, в сопоставлении с технологической, является отсутствие в биоэволюции того, что в технологии называют моральным устареванием устройств. По крайней мере prima facie дело выглядит таким образом, если древнейшие коралловые рифы сосуществуют с «современным» дельфином, улитка – с человеком, а примитивные лишайники – с последним словом эволюционной изобретательности в ее ботаническом ракурсе. Из этого видно, что в совокупности эволюционных реализаций отсутствует аксиометрическая упорядоченность, единообразно измеряемая. Поэтому существуют такие эволюционные задачи, которые можно решать разнообразными конструктивными способами, и оптимальность этих решений невозможно сравнить по одной шкале. В действительности, ситуация не слишком отличается от господствующей и в технике. Поскольку и там и тут присутствует проблема принятия решений, неотвратимо увязанная с необходимостью компромиссов. Речь идет о дилеммах, которые можно назвать конструкторскими антиномиями. Они возникают каждый раз, когда оптимальный максимум одних функций представляет собой неоптимальный для других, не менее необходимых. Это, например, касается отношения между корректировкой отклонений и тенденцией колебаний, которую сразу обнаруживают системы, оптимально корректируемые. Обычно такие коллизии значительно сложнее (они состоят не только из двух параметров). Как кто-то сказал однажды, не бывает кита с подвижностью блохи; поэтому эволюция осуществляется в среде, переполненной такими дилеммами.

Следует добавить, что технолог превосходит эволюцию как конструктор не так уж и значительно, как это могло бы показаться на основании его способности прогнозирования, которой эволюция лишена. Потому что и он действует на основании информации, полной пробелов. А поскольку он не может ожидать до бесконечности получения благоприятных вестей о конструируемом, в определенном смысле любая его изобретательская реализация является «преждевременной». В технологии – высокая ненадежность (первых самолетов, например), а в эволюции – высокая смертность – вот цена, которую приходится платить за «преждевременные» решения, потому помещенные в кавычки, что другими они быть не могут. Следовательно, компромисс неизбежен. Причем для характеристики процесса не имеет значения, реализует ли его кто-то сознательно или, как эволюция, «безлично».

При таком состоянии вещей инструментальная аксиометрия биологии должна научиться оперировать методами, выработанными технологией. Как уже было сказано, меры ценности осмысленны и даже однозначно объективны в пределах определенной конкретной технологии; можно по многим аспектам сравнивать реактивный самолет с обыкновенным, но нельзя сравнивать самолет с роликами. Ценностям внутри системы определенной технологии будут тогда соответствовать ценности внутри конкретных схем телесной организации в биологии. В каких-то границах можно бы, кто знает, аксиометрически упорядочить всех насекомых или всех наземных млекопитающих, но нельзя ни спрашивать, ни отвечать на вопрос, лучше ли организация насекомых, чем организации млекопитающих.

Таким образом, меры ценности неприменимы тем очевиднее, чем менее детализированы, чем более обобщены условия их применения. Ничего, кроме аксиометрии, которая позволила бы нам объективно установить, что человек является «венцом творения», возникнуть не может. Он является разрешением адаптационной проблематики, существенно отличным от всех остальных в животном царстве, но это отличие чем-то «лучшим» в чисто инструментальном смысле стать не может. Нужно в критерии включить образцы неинструментальных ценностей, чтобы получить ответ, столь желанный для многих.