Дмитрий Гусев - Любители мудрости. Что должен знать современный человек об истории философской мысли

Например, мы считаем, что реально существует время. Но давайте вдумаемся в это понятие, оно ведь существует только в человеческом уме, являясь специфическим термином, которого нет ни у какого другого живого существа. А если бы не было вовсе на земле человека, то кто тогда говорил бы о времени, ведь в этом случае данного понятия нигде, никак и никогда не могло бы быть. Что же тогда такое «время»: реальность или же наша выдумка, которой мы пытаемся наделить реальность? Но ведь то же самое можно сказать и обо всем остальном. Мысленно устраним человека из мира, представим себе реальность без него. Каким тогда будет мир? Неужели таким же, как и сейчас? Но кто тогда назовет один предмет деревом, другой – животным, а третий – рекой, кто тогда скажет, что гора выше, чем растение, что весенняя листва ярко-зеленая, что птицы летают, и тому подобное? Ведь нет существа, которое могло бы произнести все эти понятия и увидеть действительность через их призму. Мы просто слишком привыкли к своему представлению о мире и считаем его самим миром, наше субъективное восприятие реальности так прочно к ней приклеилось, что мы уже давно не замечаем: эта реальность совсем не такова, какой мы ее мним.

Вспомним всем хорошо знакомую с детства операцию: какое-либо простое слово (например, «кастрюля») надо повторить 30–50 раз, при этом постоянно вдумываясь в его значение. Через несколько десятков повторений это слово потеряет для нас свой смысл, превратится в абсурдный набор звуков, и мы с удивлением спросим себя: почему данная вещь называется именно таким «странным» термином, а не другим? Мы привыкли к тому, что один предмет называется «кошкой», другой – «планетой», а третий – «цветком», и совершенно не задумываемся о связи названия с самим предметом, никогда не спрашиваем себя, почему дерево – это «дерево». Точно так же мы не задумываемся о связи наших представлений о мире с самим миром (хотя на самом деле связи-то никакой нет) и не спрашиваем себя, такова ли на самом деле действительность, какой мы ее видим (нисколько не подозревая, что она совершенно иная).

Но если нам ничего не известно о мире, то как в нем ориентироваться и вообще жить? Здесь Кант, так же как и Юм, говорит, что нет ничего страшного в нашем незнании о реальности, в теоретическом неведении, достаточно того, что мы вполне можем жить в непонятном мире и достаточно неплохо в нем ориентируемся. Надо выяснить только, есть ли (или может ли быть) что-либо общее и безусловное для всех людей, некое представление, или убеждение, или знание, в котором бы никто вообще не мог сомневаться. Таким принципом является врожденная идея добра, которая неизменно представлена в сознании любого нормального (не больного психически) человека. Каждый из нас прекрасно знает, что хорошо, а что плохо, что делать можно и чего нельзя, и считает добро, как и зло, чем-то реально существующим, а не просто человеческой выдумкой. Предположим, что вам предложили убить человека, гарантировав отсутствие всякого юридического наказания, а также привели убедительные аргументы в пользу того, что добро и зло – это вздор и всего лишь вымысел ума, что в действительности их нет и поэтому каждый волен делать абсолютно все. Вам доказали, что убить можно, станете ли вы убивать? Конечно же, нет. Что-то вас удерживает от этого, вы, несмотря ни на какие аргументы, видите, что этого делать нельзя, что это зло и преступление. Вам не требуется никаких доказательств, так как вы это знаете наверняка, а точнее, не знаете, а верите в это полностью и безусловно.

Такая вера и является врожденной идеей добра, которая прочно встроена в наше сознание его неотъемлемой частью и удерживает нас от непозволительных поступков. Ведь если бы мы искренне считали добро произвольной выдумкой, то творили бы все подряд. Значит, мы однозначно верим в то, что добро существует само по себе в качестве некой реальности. Откуда в нашем уме эта идея? Оттуда же, откуда солнце в небе, сердце в груди, крылья у птицы. Что следует из нее? Ведь если добро, как мы полагаем, существует на самом деле, значит, должен быть какой-то вечный его источник или некий незыблемый гарант, которым может быть только Бог. Иначе говоря, если мы неизбежно верим в наличие добра в действительности, то вследствие этого мы также обязательно верим в Бога как в непременную причину этого добра. Такое рассуждение является знаменитым кантовским доказательством существования Бога, которое чаще всего называют нравственным аргументом. Он будет шестым по счету после пяти, рассмотренных нами в главе о средневековой философии.

Кант говорит, что ни доказать, ни опровергнуть неким логическим путем существование Бога невозможно. Поэтому его мысль только условно можно назвать аргументом, ведь в ней Бог выводится из нравственности. Захочется ли нам, спрашивает немецкий философ, жить в мире, который устроен по законам зла, где торжествуют злодеи и страдают невинные, где процветают только ложь и подлость, насилие и жестокость, где преступление почитается добродетелью и возможна одна несправедливость, где творятся самые жуткие и немыслимые вещи? Конечно же, не захочется. Мы непроизвольно считаем, что мир, в котором мы живем, не таков, что в нем есть и правда, и справедливость, и добро, и порядок. И поскольку мы так твердо убеждены в этом, то обязательно должны признать существование Бога как гарантии действительности и незыблемости всего вышеперечисленного. Такое предположение необходимо, так как без него наше существование немыслимо. Таким образом, если бы Бога и не было, то мы все равно не могли бы в него не верить, а значит, его следовало бы создать или – если Бога и нет, то он все равно есть. Вот так парадоксально, но в то же время вполне убедительно звучит кантовский аргумент.

Идея добра, неизбежная для нашего сознания, может и должна стать всеобщим принципом взаимоотношений между людьми. Насколько улучшится и станет более счастливой жизнь человеческая, если каждый будет соблюдать одно простое правило: поступай с другим так же, как хотел бы, чтобы поступали с тобой. Скольких бед и несчастий можно было бы избежать, если бы все мы всегда руководствовались этим нравственным требованием и считали бы его безусловным, несомненным и обязательным!

Следующим представителем немецкой классической философии был Иоганн Фихте, в учении которого субъективизм, начинающийся с греческой софистики, проходящий через античный скептицизм и далее присутствующий в воззрениях Юма, а также отчасти и Канта, приходит к наивысшей точке своего развития.

Основным пунктом в философии Фихте было утверждение, звучащее на первый взгляд довольно странно: «Весь мир – это Я». Данное положение, конечно же, не стоит понимать буквально. Вспомним, что основной мыслью Юма был тезис: «Весь мир – совокупность моих ощущений», который мы также рассматривали не буквально, а в том смысле, что внешняя действительность дана нам через ощущения, а какая она сама по себе – неизвестно. Однако в философии все же было и такое редкое воззрение, по которому считается, что весь мир – это именно только мои ощущения, то есть никакой реальности нет, а существую только я, все же, мной наблюдаемое вовне, – это мои чувства, иллюзии, вымыслы, подобные образам сновидения. Я есть, а мира нет вовсе.