Лев Шестов - Достоевский и Ницше

Так или иначе – философия трагедии находится в принципиальной вражде с философией обыденности. Там, где обыденность произносит слово «конец» и отворачивается, там Ницше и Достоевский видят начало и ищут. В «Also sprach Zarathustra» есть рассказ о «безобразнейшем человеке», символически рисующий собственную ужасную жизнь Ницше. Он слишком велик и я могу привести здесь только отрывки из него, но рекомендую читателю, интересующемуся философией Ницше, прочесть его целиком и по возможности в подлиннике. «Ландшафт внезапно изменился, и Заратустра вошел в царство смерти. Здесь высились черные и красные скалы, но не было ни травы, ни дерева, не слышно было птичьих голосов. Это была долина, которой избегают все звери – даже хищные. Только особого рода безобразные, толстые, зеленые змеи приползают сюда под старость умирать. Оттого пастухи и называли эту долину Змеиной смертью. Заратустра погрузился в мрачное размышление: ему казалось, что он однажды уже стоял здесь. Многое тяжелое вспомнилось ему, так что он все замедлял и замедлял шаг, и, наконец, остановился. Но, поднявши глаза, он увидел на дороге что-то похожее с виду на человека, но едва ли человека: что-то, чему и названия найти нельзя». Это и был «безобразнейший человек», ушедший от людей в мрачную долину Змеиной смерти. Отчего он ушел от людей? «Они (люди) преследуют меня, – говорит безобразный человек Заратустре, – теперь ты мое последнее убежище. Они преследуют меня не своей ненавистью, не своими солдатами: над всем этим я бы смеялся, я бы даже гордился, радовался этому! Разве до сих пор успех не был у тех, которых хорошо преследовали? Ибо кто хорошо преследует, тот научается и следовать: ведь он находится всегда позади. Но их сострадание – от их сострадания я бегу и ищу у тебя убежища. О, Заратустра, защити меня, ты – последняя моя надежда, единственный человек, понявший меня». Такие люди, обитатели «Змеиной смерти», приходят искать надежды у Заратустры. И чего им нужно? Слушайте дальше. Безобразнейший человек говорит: «Каждый на твоем месте бросил бы мне милостыню – свое сострадание, словом или взглядом. Но я не нищий, ты угадал это; я сам богат великим, страшным, безобразнейшим, неизреченнейшим. С трудом вырвался я из толпы сострадательных людей и пошел искать того единственного человека, который учит теперь, что сострадание навязчиво, – тебя, о, Заратустра, который учит, что нежелание помочь более благородно, чем выпрыгивающая вперед добродетель; но сострадание называется теперь добродетелью у всех маленьких людей: они не умеют уважать великое несчастье, великое безобразие, великую неудачу»… Уважатьвеликое безобразие, великое несчастие, великую неудачу! Это последнее слово философии трагедии. Не переносить все ужасы жизни в область Ding an sich, за пределы синтетических суждений a priori, а уважать! Может, идеализм или позитивизм так относится к «безобразию»? Когда Гоголь сжег рукопись второго тома «Мертвых душ», его объявили сумасшедшим – иначе нельзя было спасти идеалы. Но Гоголь был более прав, когда сжигал свою драгоценную рукопись, которая могла бы дать бессмертие на земле целому десятку не «сумасшедших» критиков, чем когда писал ее. Этого идеалисты не допустят никогда, им нужны «творения Гоголя» и нет дела до самого Гоголя и его «великой неудачи, великого несчастья, великого безобразия». Так пусть же они навсегда покинут область философии! Да и зачем она им, наконец? Разве их заслуги недостаточно оправдываются ссылкой на железные дороги, телеграфы, телефоны, потребительные общества и даже на первый том «Мертвых душ», поскольку он способствует прогрессу? Философия же есть философия трагедии. Романы Достоевского и книги Ницше только и говорят, что о «безобразнейших» людях и их вопросах. Ницше и Достоевский, как и Гоголь, сами были безобразнейшими людьми, не имевшими обыденных надежд. Они пытались найти свое там, где никто никогда не ищет, где, по общему убеждению, нет и не может быть ничего, кроме вечной тьмы и хаоса, где даже сам Милль предполагает возможность действия без причины. Там, может быть, каждый подпольный человек значит столько же, сколько и весь мир, там, может быть, люди трагедии и найдут то, чего они искали… Люди обыденности не захотят переступить в погоне за таким невероятным «быть может» роковую черту. Но ведь их никто и не зовет к этому. Оттого-то и вопрос поэта: aimes-tu les damnés, dis-moi, connais-tu l’irrémissible?

Во что бы то ни стало ( фр .).

Соч. Достоевского, т. 9, с. 342 (издания Маркса). (Примечания с цифрами – примечания Л. Шестова, примечания с * – примечания редактора. – Ред. )

Т. 3, ч. 2, с. 74.

В конце концов ( фр .).

Nietzsche's Werke. Т. VIII, 158.

Ненавистное преимущество ( лат .).

«Униженные и оскорбленные», с. 29.

Соч., т. 9, с. 175.

Ib., 172.

Т. 9, с. 342.

Спасайся кто может ( фр .).

«Записки из мертвого дома», с. 289.

Т. 3, с. 168.

Ib., 232.

Т. 9, с. 154.

Ib., c. 157.

«Записки из подполья», с. 171.

Т. II, с. 264.

Полная потеря гражданских прав ( лат .).

Вещь в себе ( нем .).

«Добро в учении гр. Толстого и Ф. Ницше».

Все подвергаю сомнению ( лат .).

Желанный ( фр .).

Прочнее меди ( лат .).

«Записки из подполья», с. 107.

Ib., с. 77.

«Записки из подполья», с. 90.

«Гражданин», 1873 г., № 50.

«Преступление и наказание», с. 260.

Басня учит ( лат .).

Король умер, да здравствует король ( фр .).

«Преступление и наказание», с. 272.

«Преступление и наказание», с. 115.

«Братья Карамазовы», с. 280.

Сочинения, т. X, с. 425.

«Преступление и наказание», с. 539.

Сочинения, т. X, с. 424.

«Братья Карамазовы», с. 700.

«Преступление и наказание», с. 541.

На войне как на войне ( фр .).

«Довод к человеку» ( лат .) (понятие логики).

Добросовестно ( лат .).

Бог или природа.

«Братья Карамазовы», с. 272.

«Братья Карамазовы», с. 702.